Вместе с Раскольниковым и Орджоникидзе они высаживались в иранском порту Энзели, чтобы захватить уведенные белогвардейцами военные корабли.
Опять потеряв друг друга, они встретились после войны, на Лубянке. Янсон учил китайский язык. Его собирались послать в Харбин, для внедрения в белогвардейские круги. Анна ездила с короткими миссиями в Европу. Они обедали, пили кофе, ходили к Мейерхольду, и на выступления Маяковского. Янсон все собирался сказать, что любит ее, еще с Финляндского вокзала, однако одергивал себя:
– Партия никогда не разрешит вам пожениться. По отдельности вы ценнее, чем вместе. Ты никогда не шел против воли партии…, – Янсон подозревал, что Анна не останется курьером. Она свободно говорила на трех языках, проведя детство в Швейцарии. Когда она вернулась из Гамбурга, похудевшая, усталая, со шрамом на руке, Янсон, единственный раз в жизни, не стал советоваться с начальством. Теодор просто сказал, что любит ее и будет любить всегда.
Анна ждала ребенка.
Она стояла, засунув руки в карманы кожаной куртки, глядя на пустынную, с редкими фонарями, Лубянскую площадь.
– Я коммунист, – наконец, тихо, сказала девушка, – я не могу лгать товарищу по партии, Теодор. Я никому не говорила, я думала…, – она повела рукой:
– Сейчас такое просто. Один день в больнице, и все. Случилась…, – девушка помолчала, – ошибка.
Он вертел какую-то китайскую безделушку слоновой кости. На Лубянке, в кабинетах иностранного отдела, попадались самые неожиданные вещи, от монгольских шаманских бубнов, до журналов мод из Парижа.
– Анна…, – Теодор взял ее за руку, – это ребенок. Наш ребенок. Я обещаю, так будет всегда. Никто не должен знать…, – Анна повернулась. Янсон заметил под ее глазами темные круги:
– Я не могу ничего скрывать от партии, – она закусила губу, – отец учил меня, что коммунист всегда должен быть честным. И Волк так говорил. Отец мне рассказывал.
Волк, знаменитый революционер прошлого века, один из героев Первого Марта, погиб при покушении, на императора. Бабушка Анны, народоволка Хана Горовиц, умершая в Алексеевском равелине, тоже входила в пантеон жертв царского режима.
Теодор еле доказал Анне, что партию совершенно не интересует, кто отец ее ребенка, он, Янсон, или другой человек.
Анна могла быть такой же упрямой, как покойный Горский. Янсон с ним никогда не воевал, но слышал, что в польском походе, он не отпускал людей с военного совета, пока каждый из тридцати командиров не повторит, дословно, диспозицию будущего боя. Горский лично проверял условия жизни бойцов, ел с ними из одного котла, и спал под одной шинелью. После его гибели Блюхер привез с Дальнего Востока знаменитую, кожаную куртку, в которой Горский ходил со времен революции пятого года, ордена и старый маузер. Больше у отца Анны ничего не имелось. В Москве он спал на походной, холщовой койке, поставленной в передней квартиры Ленина
