людей и предметов: сорок рублей восемьдесят четыре копейки, принадлежавшие лично мне. Так? Теперь: Виталий Матвеевич, старик…
– Какой Виталий Матвеевич? – спросил дотошный Кац.
– Какой он был, точно не знаю, – задумчиво ответил Барсуков, – но, полагаю, дерьмо… А как исчез – это видел сам: в прошлую среду около автовокзала попросил рубль, я ему: только, мол, трешка, он взял, говорит: ничего, разменяю. Пошел к ларьку, через улицу шел, я видел, а потом вылез трамвай – и с концами. Пропал человек.
– Ясно, – сказал Кац. – Еще какие были явления?
– Еще явление с синей машиной. Пустая, без людей, с горящими фарами днем.
– Стояла?
– Ага. Хрен тебе в зубы. Прямо с Московского по середине площади как вжарит. И на Садовую. Милиционер еще свистел.
– Я думаю, – сказал Кац, закуривая, – что все это просто цепь совпадений.
– Тебе хорошо, – Барсуков снова тряс свою кепку, – тебе хорошо – ты дурак…
Он пожал руку ошеломленного Лазаря, который тут уж не сумел захлопнуть рта, и удалился величественной походкой человека, который знает, что ему делать. А кандидат технических наук долго еще стоял на пустой аллее у пруда с глупым выражением на интеллигентном лице.
Вечером того же дня, когда семья Кац сидела за чаем, а по телевизору показывали фигурное катание, раздался телефонный звонок.
– Лелик, тебя, – позвала Лазаря мать. – Ты бы все-таки объяснил им, что беспокоить человека после работы – не дело.
– Олег, может быть, я подойду? – сказала Фира. – А ты ушел и будешь поздно. Ага?
– Во-первых, я просил больше не называть меня Олегом…
– Ах, прости, пожалуйста, забыла о твоем гражданском мужестве в кругу семьи, – сразу же надулась Фира, – между прочим, пока ты тут произносишь декларации о правах человека, человек ждет.
Человек, действительно, терпеливо ждал, хотя времени, как потом выяснится, у него было в обрез.
– Алло, – раздался далекий голос Барсукова, когда Лазарь наконец подошел к телефону. – Алло! Слушайте и записывайте для науки. Говорит Барсуков из треугольника. Я гибну. Сос. Местоположения в пространстве определить не могу. Сколько времени – тоже не знаю. Выхода отсюда нету и мгла.
– Где вы? Какая мгла? – Закричал Лазарь, глядя в окно, где с ясного черного неба иронически смотрели звезды.
– Мгла обыкновенная. Сплошная. Бело-зеленая. Видимости никакой. Гибну.
– Вы не пьяны? Слышите, Григорий Иванович, я спрашиваю – вы пьяны?
– В самую меру. Записывайте для науки: «Барсуков Григорий вышел из метро в 19.03…» – голос становился все глуше и гас, точно «бомжа и з» уносило куда-то прочь от земли.
– Темно и выхода нет. Гибну смертью храбрых во славу… – это были последние слова, услышанные Лазарем.
– Барсуков! Барсуков! – кричал он в опустевшую трубку.
Ни
