есые сумерки, которые в августе здесь заменяют ночь, заканчивались. Лесотундра просыпалась. Застрекотали кузнечики, звонкой многоголосой волной запели птицы. Справа от нашего лагеря лениво затявкал облезлый и по случаю лета сытый лис. Из лесочка справа вышел на опушку кабанчик с уже пропадающими полосами, с небольшими клычками, принюхался. Хрюканье рассердившейся непослушанию мамаши из пролеска заставило его вернуться. Значит, все спокойно.
Но я не спешила. Не потому, что чего-то боялась, нет. Сейчас, в этот момент, лежа животом на мягком серебристом мхе в невысоком кустарнике с темно-зеленой и золотисто-бордовой листвой, смазанной разбавленным туманом, я с удивлением поняла, что авантюрная затея, придуманная два месяца назад, наполовину осуществлена.
Я с удовольствием вдохнула необыкновенно чистый воздух отсутствия цивилизации. Пахло незнакомыми травами, влажной землей, терпкими ягодами и прелыми листьями. Я постаралась навсегда запомнить густой запах лесотундры и встала.
– Кирилл, спускаемся.
Сумки, скрипя колесиками от возбуждения, рвались из рук, стремясь первыми докатиться до прогоревшего костра.
Я материлась в полный голос, Кирилл ругался громче меня. Мы мчались вниз.
Из палатки вылез сонный Толик, мой невозмутимый квадратный братец. Равнодушно оценив наш сумасшедший пробег с сопки по бездорожью, он лениво потянулся, после чего сгреб приготовленные на земле ветки и развел костер, держась за больную поясницу. Я и мой брат отличаемся «земной» комплекцией. Нам слегка не повезло с ростом и внешними данными, зато мышечной массы на двоих столько, что хоть торгуй вразвес.
Вчера Толик себя переоценил. Увидев овраг, где размытая земля оголила многотонные залежи с вожделенной добычей, он потерял голову и загрузился «под завязку». И Кирилла подбивал взять еще хотя бы десять-пятнадцать килограммов, но «вольный художник» на провокацию не поддался. И правильно сделал. За ужином Толик слишком резко потянулся за самым толстым куском мяса и заорал голосом заполошной тетки, которой на ногу упала любимая хрустальная вазочка.
– Едрицкая сила! Ой, мамочка, ну надо же! Машка, помоги!
Мой двадцатипятилетний брат отличается потрясающим здоровьем и, увидев его в некультяпистой позе, боком лежащим на спортивном коврике и держащимся за поясницу, я… рассмеялась. Поначалу решила, что Толик пошутил. Но Толик продолжал орать.
Первым очухался Кирилл. Он бросился не к брату, а к машине и достал аптечку.
– У него прострел, Маша. У моей мамы такое часто бывает. Помоги.
По знаку Кирилла я подложила под Толика еще два туристских коврика, и брат полностью распластался на животе. Мы втерли ему в поясницу половину тюбика обезболивающего геля, навалили сверху теплых вещей, поили таблетками и разбавленной водкой.
В результате во второй поход пришлось отправляться мне, а Толя остался «при кухне», с шерстяным платком на пояснице.
Затащив неподъемные сумки в палатки, мы переоделись из маскировочных комбинезонов в яркие футболки и шорты и завалились на подстилки у костра. Я тайком провела ладонью по своему животу. За время нашей тайной командировки я скинула килограмма три, не меньше. Конечно, другим этого не видно, восемьдесят семь минус три – почти незаметно, но я-то знала, что процесс пошел.
У меня типичный комплекс девушки в тридцать лет – я полнею. При сидячем образе жизни, а работаю я бухгалтером, у меня страстная любовь к еде.
Иногда мне удается просидеть на диете дня два-три. Но потом я ловлю себя на том, что глубоким вечером, практически ночью, я, уложив спать своего сынулю, сижу перед телевизором и заедаю вечерние новости застоявшейся в холодильнике вермишелью по-флотски, бутербродом с колбаской или чипсами. И, что самое страшное, не могу остановиться, пока не наемся от пуза. Потом переживаю и ругаю себя… но на сытый желудок.
Не нервничаю – много ем, нервничаю – ем в два раза больше.
Невыразимое по красоте алое солнце вставало над волнистым горизонтом бесконечной тундры.
В особые минуты выбора, опасности, отчаяния или выигрыша во мне просыпаются три внутренних голоса. У большинства нормальных людей внутренний голос один, и называют его интуицией. Бывает, что голосов два, и, если они между собой не договариваются, случается раздвоение личности. Мне «повезло» уникально, внутренних голосов целых три штуки, но они настолько разные, что практически не мешают друг другу, тем более что голос номер один, солнечно-оранжевого цвета, всегда может надавить на остальные два своей рассудительностью и здравым отношением к жизни.
Сейчас оранжевый голос молча подсчитывал возможную выгоду, минусуя транспортные расходы и вычисленный процент на непредвиденные траты.
Второй мой голос – сентиментально голубоватый, эдакий эмоциональный мазохист и классический
