ла себе, даже слышать это свое внутренне эхо не могла и глушила его изо всех сил, но что-то падало и падало внизу живота, рождая отчаянье. Может, Алене нужна помощь? Вообще по жизни и сейчас тоже – вон как она уже шипит и злится…
И в неоправданном обстоятельствами дружеском порыве она пригнулась к земле и почти ползком подтянула себя на горку под кустами, высунулась, увидела недоуменное лицо Алены, обращенное прямо на нее, Сашку – глаза в глаза. Но происходящее было совершенно неестественно как застрявшая пленка. Алена стояла спиной к тридцатиметровому обрыву на фоне располневшей во все небо Луны, и при этом ее руки были распахнуты в области живота, она согнулась, ноги уже не имели опоры, и, абсолютно молча, она ухнула вниз. Шлепок от удара тела разнесся эхом по всей долине. Судорожно откатившись под кусты, Саша зажала сама себе рот и от невыносимости увиденного прокусила ладонь, кровь текла, а она боялась отпускать руку, боялась, что услышит собственный крик. Все, что она увидела – это тень, метнувшуюся перед ней, значит, надо молчать и сидеть тихо. Сколько напилась собственной крови, пока, прижавшись к сосне, сидела не дыша? Но, набравшись смелости, снова проползла на смотровой язык площадки, открывающей вид на долину Маны – сногсшибательный вид, поэтому сюда и бегают на свидания. Подтянувшись к обрыву, посмотрела вниз: в свете Луны четко был виден силуэт Алены.
Алена лежала там, на огромном плоском булыжнике. Как же сильно надо было ее толкнуть, чтобы тело отбросило так далеко? И, не думая, совсем тихо поползла в обратную от лагеря сторону. Вместо того, чтобы звать помощь, она, преодолев обозреваемую со смотровой площадки зону, побежала вниз – спасать Алену. Как спасти? Это уже невозможно! Но бежала. Нельзя оставить подругу там одну, убитую, нужно быть рядом, нельзя ее оставлять так. И спускалась все ниже и ниже кружным путем, и сколько так мчалась непонятно, потерялась во времени и в невыносимости увиденного, но, преодолев последний валун и выйдя под основание горки вдруг ясно поняла, что на скальной плите Алены нет.
Сначала, конечно, появилась версия о собственном помешательстве, и это немало обрадовало, значит, ей все показалось! Алена жива! Значит, все хорошо! И она уже готова была дать себе слово никогда и никому не рассказывать об этом, но камень вдруг блеснул влажным ребром. Камень мокрый? Камень мокрый только там, где была Алена, а все остальные валуны сухие? Тот, кто это сделал, уже был тут и либо скинул Алену в реку, что проблематично, либо просто столкнул в кусты, чтобы как можно дольше не привлекать внимание.
Она спряталась за дерево, прислушалась – тихо, подошла к месту, потрогала влажный валун, ну да, его явно намочили, а соседние камни и листья высокой травы совершенно сухие. Присела на корточки и стала шарить по близлежащим кустам, машинально, не до конца осознавая, что делает. Ползала на карачках вокруг, проверяя в темноте на ощупь местность – света Луны для таких поисков было явно недостаточно. И руки затронули нечто рыхлое. Только сейчас она осознала, какой нестерпимо жуткий «духман» тут стоит, он перекрывает стойкий аромат разбитой о скалы сильным течением рыбы. Проползая поглубже в травяные заросли, присмотрелась, это вовсе не рыжекудрая Алена, это кто-то тонкий, белесо-русый, в теннисной юбке Оли Карауловой, которая пропала несколько дней назад… И тут все же потеряв бдительность, она заорала на всю долину.
Глава 1. Заезд
Тремя неделями ранее…
Жизнь для меня начинается снова только с этого дня, я иду по границе реальности. Предыдущая жизнь закончилась прошлым сезоном в «Тайге», потом были десять месяцев последующего года в тумане и забытье, и только это возвращение в пионерский лагерь выдергивает из бесполезного сна. Сделать шаг в эту еще не тронутую мною жизнь после тяжелого осточертевшего весеннего ожидания, из календарного лета в лето прогретое – всё это требует особого осознания. Сейчас я его сделаю, этот шаг, и с этого мгновения ничего не получится изменить, все пойдет так, по этой колее, обозначенной этим моим шагом, и ничего потом не исправить – в «Тайгу» я больше не вернусь. Но я вся в «Тайге»: мои мечты, планы, мое сердце, моя развернутая душа. И как все будет, когда эта пионерская жизнь закончится? Кто я, когда не «пионерка»?
Вот и стою на этой границе, не ступив на булыжную городскую площадь, обустроенную «сталинским ампиром», с мелковатым памятником Ленину по центру, засиженном голубями с их всесущими следами, сделавшими черную славу пролетарского вождя белесой, утраченной. Старые трамвайчики треньканьем за спиной усиливают ретроградное впечатление, забрасывая мое сознание куда-нибудь в 1954 год. Те, кто ненавидел Сталина, уже привык дышать свободно. Амнистии объявлены повсеместно. Тот, кто его «иконизировал», понял, что жить можно и без «вождя». Тогда родилась моя мама. Так же валил пух с тополей как снежная метель посреди лета, тренькали трамваи, стояли памятник Ленину и Дом Пионеров, только деда моего уже не было, он так и не увидел свою дочь. Дед пропал в тайге в тот же год, бесследно, безвременно, превратив всю последующую жизнь моей бабушки в серость и пустоту. Сейчас год 1989, моей мамы нет, нет уже нигде, а все остальное здесь – стоит, жарится в первых предутренних
