зеленый огонек.
Раздался глуховатый голос, говоривший на каком-то иностранном языке.
– Хотите посмотреть, как я работаю?
Он взял большой блокнот с отрывными листами и шариковую ручку, лежавшие на приемнике, и начал записывать, слушая голос.
– Ничего сложного… я все стенографирую.
Он подошел ко мне и протянул листок. С того вечера я всегда храню этот листок при себе.
После стенографических знаков, чуть пониже, было написано:
«Niet lang geleden slaagden matrozener in de sirenen, enkele mijlen zuidelijdkan de Azoren, te vangen».
И перевод: «Недавно матросам удалось поймать сирен в нескольких милях к югу от Азорских островов».
– Это по-голландски. Но он читал с легким фламандским акцентом жителя Антверпена.
Бадмаев повернул ручку, чтобы голоса было не слышно. Но оставил зеленый огонек. Вот такая у него работа. Ему дают список передач, которые надо прослушать, днем или ночью, и он должен назавтра сделать перевод.
– Иногда эти передачи приходят с другого конца земли… дикторы говорят на удивительных языках.
Он слушает их ночью у себя в комнате, для тренировки. Я представила себе, как он лежит в темноте, пробитой этим зеленым огоньком.
Он снова сел на край матраса. Сказал мне, что с тех пор, как поселился в этой квартире, почти не пользуется кухней. Тут есть еще одна комната, но она пустая, и он никогда туда не заходит. К тому же, слушая без конца иностранные передачи, он уже и сам толком не понимает, в какой стране живет.
Окно выходило в большой двор и на соседние здания, где тоже на каждом этаже светились окна. Позднее, когда я в первый раз дошла вслед за матерью до ее дома, я была уверена, что из ее комнаты вид точно такой же, как от Моро-Бадмаева. Я посмотрела адресный справочник в надежде отыскать ее фамилию, и меня поразило, сколько же людей живет с ней в одном доме. Человек пятьдесят, и среди них около десятка одиноких женщин. Но ее девичьей фамилии я там не нашла, как не нашла и другой, вымышленной, которую она когда-то себе взяла. Это было до того, как консьержка показала мне ее фамилию в списке – Боре. А потом мне опять пришлось смотреть справочник – по названиям улиц. Я потеряла номер телефона Моро-Бадмаева. По его адресу я обнаружила не меньше фамилий, чем в доме моей матери. Да, жилые корпуса в Венсене и возле Порт-д’Орлеан мало чем отличались друг от друга. Его фамилия – Моро-Бадмаев – фигурировала в справочнике. Значит, мне все это не приснилось.
В тот вечер он сказал мне, когда я смотрела в окно, что вид здесь мрачноватый. В первое время у него было ощущение, что он в этой квартире задыхается. Слышен каждый звук – и от соседей по этажу, и сверху, и снизу. Какое-то непрерывное гудение, как в тюрьмах. Ему казалось, что отныне он навсегда заперт в камере, а вокруг сотни других таких же камер, занятых семьями или одинокими людьми, как он. Он тогда вернулся из долгого путешествия в Иран, где успел отвыкнуть от Парижа и вообще от больших городов. Он туда ездил, чтобы попробовать освоить новый язык, степной фарси.
