Мне надо домой идти. Меня ждут. До свидания.
– Подожди-подожди! – запротестовала она. – Давай мы тебя на машине подкинем. Сейчас Мишин папа подъедет и заберет нас. Ты где живешь? Мы тебя довезем. Уже темно на улице, а тебя никто, смотрю, не забирает из родителей. Не стесняйся, Саша. Это же нетрудно. Нам с мужем будет очень приятно немного помочь товарищу нашего сына. Ты далеко живешь? Какая улица?
– Нет. Спасибо большое, но я отсюда далеко живу. Надо ехать на маршрутке. Я побегу, до свидания! – И я поскорее рванул от них.
Но в следующий раз Мишина мама снова стала предлагать мне ехать на машине. Причем Мишин отец был тут и, улыбнувшись мне, взял обе наши с Мишей сумки и понес их в машину. Мне пришлось идти за ними. Я судорожно вспоминал хоть какой-нибудь адрес поблизости, но в голову от волнения ничего не лезло. И когда мы сели в машину, мы с Мишкой на заднее сидение, я назвал один единственный адрес, который знал:
– Заводской район, улица Климасенко, дом 7.
– Ого! – удивился Мишкин папа, и они переглянулись с его женой. – Однако ж далеко ты забрался. Но раз обещал довезти – довезу.
Мы поехали. Я весь дрожал и не знал, что мне делать. Надеялся только на то, что они не знают, что находится по этому адресу. Но он знал. Когда мы подъехали к самому чугунному забору детского дома, я попросил высадить меня здесь, выскочил из машины, судорожно попрощавшись, и перешел на другую сторону улицы, чтобы они подумали, что я живу в пятиэтажке напротив нашего заведения. Но тут как назло меня поймал за шиворот наш старший физрук.
– Ты почему, Белов, до сих пор не на ужине? Где ты шляешься по ночам?
И он, взяв меня под руку, повел назад через улицу, прямо в наш двор. Сопротивляться и убегать было бесполезно… Машина все еще стояла на месте со включенным фарами. Меня проводили прямо в ворота детского дома, и они, конечно, все видели… Я шел не оборачиваясь. А машина стояла и удивленно провожала меня…
В общем, они все поняли. Все сошлось. И то, что меня никто не приводит в музыкалку, и то, что никто не забирает из нее. Меня никто не кормит на переменах. Я плохо и бедно одет. Я детдомовский. Теперь они это знают. Ну и пусть. Главное – чтобы об этом не узнали в администрации музыкалки… Через день я снова пошел туда. Я боялся, но шел, всю дорогу успокаивая себя тем, что мне ведь, собственно, ничего не могут сделать. Ну ходил я два месяца бесплатно на уроки музыки, ну врал, что меня в журнале по ошибке не вписали. Что мне будет? Чего меня лишат? Возможности посещать музыкалку? Ну ничего. Переживу и это. На самом деле лишить чего-либо того, кто и так почти ничего не имеет, просто невозможно. Плевать на все это. Я пойду. И если удастся еще даже несколько раз (пусть даже всего один раз!) послушать эту очкастую по музлитре – это уже будет хорошо!
…Отношение Миши, как и его матери, ко мне явно изменилось. Я всегда это замечаю, когда окружающие вдруг узнают, что я детдомовский. Сразу на лицах появляется какая-то растерянность, смесь жалости и некоторого испуга, что
