иларета сын, попа местного.
Был он немощен, тот Добрынюшка:
Он ходить не мог, на печи лежал.
И пришла к нему млада девушка,
Завлекла его разговорчиком.
Разговорчиком, да своей младостью.
Когда не было в избе родителей,
Превратилась девка в бабу старую.
Бабу старую, Ягу страшную.
Не поддался ей наш Добрынюшка,
Погнал бабу ту крестным знаменьем,
Крестным знаменьем, да молитвою.
А на утро в дом человек пришёл.
Не простой человек, Никодим святой,
Из монашеской, из обители.
«Встань, Добрынюшка, – Никодим сказал, -
Да подай ты мне хмельной браженьки».
И Добрынюшка его послушался,
Встал на ноженьки неходячие
И поднёс святому ковш с напиточком.
Одарил монах его по-великому,
Не сокровищем, но силой сильною.
Силой сильною, богатырскою.
И прославился тот Добрынюшка
Ратным подвигом не единожды.
Соловья убил он Разбойничка,
На Угре стоял он с дружиною
Князя Вологды, Андрея Меньшого.
И за подвиги, да за ратные,
Полюбился тот Добрынюшка
Красавице, родне княжеской,
Забавушке, свет Путятишне.
Добрый молодец с девкой красною
Поженилися, обвенчавшися.
Моя сказочка на том кончается.
Пересохло от неё моё горлышко.
Коль понравилась, поднесите-ка
Чарку малую деду старому».
Внимательно слушавший былину торговый, ремесленный и войный люд, в достаточности набившийся в корчму погреться, как только баян1 закончил былину, взорвался гулом возмущения:
– Добрыня был не Филаретович, а Никитич!
– Это Илья – Муромец, а Попович – Алёша!
– И не может Яга молодухой стать, а потом, наоборот!
– Не поднесём чарки, обойдёшься.
Когда гул голосов начал стихать, от перегородки, отделявшей комнату корчмаря от общего обеденного помещения послышался спокойный голос корчмаря:
– Не врёт он, а говорит, что знает. Был такой парень, Добрыня Филаретович, может и сейчас где живёт, не ведаю. Богатырь – не богатырь, о том не мне судить. И про жизнь его семейную кривить не буду: не ведаю. И Соловей-разбойник был, хороший мужик, правильный, поболее бы таких, хоть и нечисть, и Баба Яга. Только в молодуху не превращалась. Молодая – то кикиморка, Агнешка. А баян – тот самый Никодим-старец и есть. Только не святой он: его из монастыря за развратные делишки попёрли, – говоривший заметил умоляющий взгляд баяна и успокоил, – не трясись, не скажу, за какие. Живи сам с этим грехом. За то, что молодость дал вспомнить, я тебе чарочку горячего вина4 сам поднесу. Пост, слава тебе Господи, уже кончился. Да не сивухи5, не полугар6 даже, своей знаменитой кикиморовки налью. Её меня, к слову сказать, тот самый Соловей-разбойник варить и научил.
Фёдор, хозяин питейного заведения, мужчина крепкий, ещё не старый, налил не скупясь из бочонка в глиняную кружку бурой жидкости. Баян схватил её двумя руками, губы припали к краю, кадык и седая борода задвигались в такт жадным глоткам. Корчмарь, меж тем, налил и себе кружечку, чего не припомнили даже завсегдатаи. Лицо Фёдора, и так казавшееся суровым из-за страшного шрама, распахавшего межу через всё лицо наискосок, стало совсем угрюмым. Мужчина сел на лавку, глотнул из кружки, перекрестился, опустил подёрнутую первой сединой голову, и так сидел некоторое время, погружённый в глубь прожитых лет. Потом он выпрямился, обвёл помутневшим взглядом присутствующих и сказал:
– А теперь послушайте мою сказочку.
Глава 1
Про молодость мою разгульную рассказывать не стану: стыдно. Не подумайте, татем7 в то время ещё не слыл, душегубством, либо скотоложеством не баловался. Шалил по молодечеству, да по делу хмельному.
Сказитель.
Неправда.
Говоришь.
Водка.
Низкокачественная водка.
Высококачественная водка.
Вором, устар.
