будто правда была болезнью, которая, по мнению Диклана, могла его убить.
– Иногда, когда я звоню тебе, – проворчал Диклан странным низким голосом, происходившим от того, что он пытался не двигать ртом в процессе, – я действительно хочу, чтобы ты ответил.
– Мы разговариваем? – уточнил Ронан. – Сейчас происходит именно это?
Ной ухмыльнулся. Вид у него был не слишком благочестивый.
– Кстати говоря, Джозеф Кавински – не тот человек, рядом с которым я готов тебя видеть, – добавил Диклан. – Не фыркай. Я серьезно.
Ронан вложил в ответный взгляд как можно больше презрения. Какая-то женщина протянула руку через голову Ноя и ласково погладила кудрявую голову Мэтью, прежде чем двинуться дальше по проходу. Видимо, ей было всё равно, что ему уже пятнадцать – впрочем, ничего страшного, ему тоже было всё равно. Ронан и Диклан наблюдали за ним, как гордые родители, любующиеся отпрыском в зените славы.
Диклан повторил:
– Это реально опасно.
Старший Линч, очевидно, полагал, что год разницы дает ему особенно глубокие познания по части злачных мест Генриетты. Он имел в виду следующее: известно ли Ронану, что Кавински наркоман?
Ной шепнул на ухо Ронану:
– Наркотики и скорость – это синонимы?
Ронан промолчал. Он сомневался, что этот разговор уместен в церкви.
– Я знаю, ты думаешь, что ты настоящий отморозок, – продолжал Диклан. – Но поверь, ты далеко не такой крутой, каким себя считаешь.
– Иди к черту, – огрызнулся Ронан в ту самую секунду, когда у задних дверей появились мальчики-алтарники.
– Ребята, – умоляюще сказал Мэтью. – Ведите себя благочестиво.
Диклан и Ронан замолчали. Они молчали во время первого гимна, которому Мэтью радостно подпевал, во время чтения Евангелия, когда Мэтью мило улыбался, и во время проповеди, которую Мэтью незаметно проспал. Они молчали во время причастия, когда Ной остался сидеть на скамье, Диклан захромал по проходу за облаткой, Ронан закрыл глаза, ожидая благословения – «пожалуйста, Господи, что я должен понять о самом себе?» – а Мэтью покачал головой, глядя на вино. Они молчали во время последнего песнопения, когда священник и алтарники вышли из церкви.
Во дворе они увидели девушку Диклана, Эшли, которая ждала на дорожке. На ней было нечто с первой страницы «Пипл» или «Космополитан», волосы переливались соответствующим блондинистым оттенком. В каждом ухе у Эшли красовались три крошечные золотые сережки. Она, казалось, не обращала никакого внимания на то, что Диклан обманывал ее, а Ронан ненавидел. По правде сказать, она тоже ненавидела Ронана.
Он криво улыбнулся.
– Боишься загореться, если войдешь?
– Я отказываюсь участвовать в церемонии, которая не предполагает равных духовных возможностей для женщин, – парировала Эшли.
Она, впрочем, избегала взгляда Ронана, говоря это, и не смотрела на Ноя, хотя тот
