на газон. Она не отвечала, и я судорожно подыскивала аргументы. Мне нужно было однажды сплести эту ложь, чтобы потом пользоваться ею всю свою жизнь. Или до тех пор, пока я не встречусь с отцом, и всё не станет по-прежнему.
Только где-то глубоко внутри зрело убеждение, что «по-прежнему» уже никогда не будет.
– Жуткая у тебя прическа, – протянула она, оправляя собственные иссиня-черные пряди волос.
Что-то в ее лице казалось мне знакомым, но пока я соображала, до меня дошел смысл ее ехидного комментария.
– Нормальная у меня прическа, – я нахмурилась. – Это после тюрьмы такое с головой.
– Длинные волосы неудобные, – она оторвала следующий листочек дерева.
– А сама-то? – я указала рукой на девушку.
Волосы у нее были чудесные. Длинные, ниже талии, черные как смоль, и даже на свету отливали не коричневым, а металлическим серебром. Наверное, она пользовалась какой-то особенной краской для волос, или ей повезло выиграть в генетическую лотерею. Я сделала шаг назад, отступая в тень и оглядела ее с макушки до пяточек. Несмотря на неимоверную худобу, от которой меня передернуло, она была безумно красива. Ультимативная красота редко встречается даже в магической части Пятимирья, и даже у тех существ, что красивы вследствие хорошего заклинания, не носит такого сражающего характера.
– Мне родители не разрешают, – она заправила длинную прядь волос за ухо.
Я наклонила голову вбок, раздумывая над ее словами. Родители могут что-то не разрешать? Я попыталась вспомнить, запрещал ли мне папа хоть что-то в жизни, и начала перебирать все сомнительные вещи, в которые ввязывалась, и которыми внезапно загоралась и в детстве, и в подростковом возрасте, и запретов нелогичных, вроде «не крась волосы» или «не носи каблуки», не было.
– Так сама отрежь, – я пожала плечами.
Она ожгла меня полным злости и раздражения взглядом, и я резко осеклась, понимая, что залезаю на территорию, на которой одни мины боли и обиды, и каждое слово может ее убить. Персефона перекатилась с пятку на носок, перестала, наконец, обдирать несчастное дерево, и посмотрела мне в глаза.
– Поиграть в бильярд вместе не хочешь? – предложила я, прежде чем она что-то успела сказать.
Персефона опустила взгляд, резко повернула голову в сторону, а потом еле заметно кивнула.
Мы вернулись в гостиную, Персефона разложила шары. Сама я прежде в бильярд не играла, и осторожно принялась вытягивать подробности из Персефоны, которая выдавала комментарии крайне неохотно. Но постепенно лицо ее расслаблялось, и я узнала второе чувство, жившее в ее глазах. Это был страх. То ли она от природы была необщительной, то ли было с ней произошло что-то такое, что заставило ее бояться других существ.
За обедом мы сидели уже вместе. Девушка-полукровка, с которой я жила в комнате, фыркнув, пересела за соседний стол, и оживлено принялась о чем-то болтать там с другими существами.
– Я с ней поздоровалась, а она со мной не стала разговаривать,
