style="font-size:15px;"> – Рассказать? – она присела на край кровати, теребя край рубашки из черной блестящей ткани.
От нее резко пахнуло алкоголем, и я, не прячась, поморщилась. Я не любила алкоголь – не любила, когда им пахло от папы или от моих друзей, пропускала все алкогольные вечеринки, и не считала нормальным пропустить стаканчик-другой. Но я не читала никогда моралей тем, кто считал, что так развлекается, или кому нравился вкус. Мешать людям жить своей жизнью – это не мой стиль.
Персефона наклонилась вперед, завязывая волосы в объемный пучок, и заползла под свое одеяло. Зевнув, я посмотрела на ее спину, пожала плечами и легла обратно в кровать.
– Мы с ней давно знакомы, – глухо сказала девушка.
Я не перебивала. И знала, что не буду припоминать ей ничего сказанного на утро, если она сама не решит это обсудить.
– С Иштар. У нее родители придворные врачи. Считай, часто в Дворце пересекались. Выросли вместе. Она раньше лучше выглядела, пока печати не лопнули, – Персефона тяжело вздохнула. – Ненавижу то, что она с собой сделала. Мы не дружили, мы всегда не ладили, но любой порядочный на ее месте ушел бы в Первый мир. Кто захочет жить морфом? Ее предки еле выбились при Миледи… вот дура. Никто не захотел бы такого позора.
– Персик, – я села на кровати, подтягивая колени к животу. – Эта девушка морф? Не зверолюд?
– Морф, – голос Персефоны запинался, но не от алкоголя, а от подступающий объятий сна. – Ненавижу морфов. Мои боялись, что я морф. Нет ничего хуже, чем…
Она недоговорила и уснула, и я тяжело вздохнула, встала и пошла на кухню, чтобы набрать стакан воды. Я не знала точно, как это происходит по утрам у выпивающих, но видела, что папа после шумных вечеринок хлестал воду из всех своих шести стаканов, едва успевая их наполнять. Поставив стакан на пол так, чтобы его точно нельзя было сбить, если она вдруг проснется раньше меня и спустит ноги с кровати, я вернулась под свое одеяло, легла на живот и сложила крылья за спиной, утыкаясь носом в подушку.
Морф. Морфов я редко не видела. Эти существа, не имеющие изначальной формы, но превращающиеся во всё, что когда-либо видели, были редкостью в любом из миров. Я знала, что их не любят. Им шипели вслед, и родители отказывались от них, и даже мой отец, не взрастивший в себе расизма довоенной эпохи Пятимирья, говорил, что старается их принять, но не может. Быть морфом тоже в какой-то мере генетическая болезнь, и всё, что происходит с нами, существами, вписывается в концепцию сохранения чистой крови. Персефона не может колдовать, и это вредит чистой крови. Я полукровка, и это тоже вредит чистой крови. А Иштар… Иштар похожа на нас, но больна, и даже если это делает ее самой лучшей темной колдуньей в Пятимирье, ее тоже отвергнут.
Я накрылась подушкой с головой, и крепко зажмурилась. Я не хотела думать о расовых проблемах Пятимирья. Я хотела уснуть. И скоро дышать стало тяжело, и я заснула.
После такого яркого урока истории, латынь меня разочаровала. Преподавал ее бледный низкорослый парень, прятавшийся за длинной
