духу или же нет. Кроме того, и Шпет, и Мецгер попытались соединить свое прочтение гуссерлевской феноменологии с тем интересом к исторической и общественной жизни, который характеризовал их институциональную позицию. В некоторых смыслах отношения, которые складываются у их философии с реальными революционными институтами, зеркально отражают друг друга, хотя и не под прямым углом. У обоих эти отношения закончились не очень хорошо. Мецгер, по-видимому, довольно быстро устал от революции. В начале 1920-х он жалуется в своем дневнике, что активная политическая жизнь несовместима с требованиями философской работы, и вскоре после этого принимает приглашение Гуссерля приехать во Фрайбург. Довольно прохладные, деловые, хотя и не лишенные амбивалентности, отношения Шпета с советской революционной культурой закончились тем, что в 1929 году его репрессировали, а в ноябре 1937 года казнили по ложным обвинениям.
Ставя рядом этих мыслителей, мы делаем акцент на институтах, в учреждении которых они участвовали, в которых работали и/или которые критиковали, и делаем это с точки зрения феноменологической ориентации их мысли. Тем самым мы выводим на первый план разные значения, которые слово «институт» – имплицитно или эксплицитно тогда, задним числом сегодня – принимает в этих разных интеллектуальных и политических контекстах. Первый эпизод ставит эти вопросы в свете историзации Октябрьской революции в новейшем искусстве и научных исследованиях. Четвертый эпизод обращается к понятию института, как оно разрабатывалось Морисом Мерло-Понти в середине 1950-х годов, и интерпретирует его разработки как амбивалентную, но суггестивную модель для медиации протестной политики в искусстве и академическом дискурсе сегодня, включая результаты этого исследовательского проекта о ГАХН как модели художественного исследования.
Эпизод 1: институт мнимой революционной ситуации
Я не могу вспомнить имени художника, чья работа стала основой для этого эпизода. Но этот пример слишком хорош, чтобы его можно было выбросить только по этой причине. Поэтому придется смириться с тем, что вместо точных ссылок, архивного материала и академического анализа вы будете иметь дело только с тем, что я могу вспомнить, и со всеми деталями, которые мне удалось худо-бедно собрать, основываясь на этих воспоминаниях. Все эти детали складываются в две сцены.
Первая восходит к выставке в цитадели Шпандау, на которой был представлен Берлин через историю его памятников[4]. Для наших целей основная часть экспозиции значения не имеет. Важна ее конечная точка: громадная голова Ленина.
Огромный фрагмент статуи лежал на боку на постаменте, по высоте доходившем до колена, в конце длинного выставочного зала, расположенный так, чтобы голова невидящим взглядом смотрела сквозь подходящих к ней посетителей на развертывающуюся за их спинами хронологическую последовательность памятников, которую она венчала. От уха до уха
Я имею в виду выставки
