не рассмеялась, глядя на них, и медленно поднялась, чувствуя, как протестуют колени и спина.
Старший из воинов приблизился и удивленно заглянул ей в глаза.
– Госпожа, вы одна? – спросил он.
Глаза Дорегене вспыхнули.
– Я не одна. Справа от меня – мой муж Угэдэй-хан, слева – мой сын Гуюк-хан. Неужели вы их не видите? Они наблюдают за вами!
Слегка побледнев, воин скользнул взглядом направо, потом налево, словно Дорегене впрямь защищали духи. Но тут же поморщился: спутники следят за каждым его шагом и каждое слово передадут Мункэ.
– Госпожа, я выполняю приказы, – проговорил он, как будто извиняясь.
Дорегене еще выше подняла голову, вытянувшись в струну.
– Меня загрызают псы, – пробормотала она, презрением изгоняя страх, и громко добавила: – За все на свете нужно платить, воин. – Подняла глаза, словно видела сквозь каменную крышу над головой. – Мункэ-хан падет. Нальются кровью его глаза, сон и покой он забудет. Жить ему в боли и немочи, а потом…
Одним взмахом меча воин перерезал Дорегене горло. Она со стоном упала, быстро ослабев; ее кровь хлынула на сапоги воина. Посланцы Мункэ молча смотрели, как умирает старая женщина. Летний дворец они покинули быстро, испуганные тишиной, сели на коней, не глядя друг на друга, и поскакали прочь.
Военачальник Илугей стоял перед Мункэ и, сам не понимая почему, волновался. Откуда эти странные переживания? Для нового правителя естественно истреблять сторонников своего предшественника. Кроме того, совершенно разумно устранить тех, кто связан с прошлым режимом родственной связью. Восстания не вспыхнут, если дети врагов не вырастут и не научатся ненавидеть. Потомки Чингисхана усвоили уроки его жизни.
С особым удовольствием Илугей заносил своих врагов в списки, которые готовил для Мункэ. О такой власти он и не мечтал! Просто диктуешь писцу имя, а через день ханская охрана разыскивает и казнит названного. Протестовать никто не осмеливался.
Но увиденное тем утром выбило Илугея из колеи. Мертворожденные дети для него не в новинку, его собственные жены родили ему четверых таких. Но, наверное, поэтому холодное маленькое тельце подточило его решимость. Илугей подозревал, что Мункэ заподозрит его в слабости, поэтому старался говорить равнодушно.
– Господин мой, боюсь, жена Гуюка потеряла рассудок, – доложил он орлоку. – Лепечет, как дитя, льет слезы, баюкает мертвого младенца, точно живого…
Мункэ закусил нижнюю губу, раздосадованный тем, что простое задание обернулось такими трудностями. Наследник был бы угрозой; сейчас же Мункэ мог спокойно отослать Огуль-Каймиш к родителям. Он, конечно, фактически хан, но не провозглашенный перед всем народом, и у его власти есть предел… Мункэ беззвучно проклял Илугея, сообщившего ненужные подробности преступлений Огуль-Каймиш. От прилюдного обвинения в колдовстве не отмахнешься,
