творится неладное. Полсотни монашек обступило меня со всех сторон плотной, чёрной толпой. Они смотрели на меня, как на озарение, прямым, светлым, благоговейным взглядом.
Из толпы вперёд вышла старая проповедница, что читала талмуд. Взяла мои безвольные лапки, едва держащие чётки, и поцеловала обе. А затем, глядя с неподдельной любовью произнесла едва слышно, будто вот – вот коньки отбросит:
– Мать – настоятельница, прости нам наши упущения. И мне, старшей сестре Флоренции, оставшейся за Мать, прости, что духом слаба и безвольна. Что не уберегла воспитанниц наших и позволила осквернить святыню. Прости, что плохо читала писанья, прости, что хозяйство ведём мы скудно, что в быту нерасторопны, что…
– Всё хорошо, – прервала её тяжёлые извинения, накрывая изрубленную морщинами, твёрдую как камень ладонь.
Монашка снова целовать руку собралась. А я уже не могла этого терпеть. Я, может, и бессовестная порой бываю, но не до такой же степени! Подалась и обняла её, чтоб уже успокоилась.
Минуту хлопала по спине костлявой, затем отпряла и произнесла неуверенно:
– С девочкой всё хорошо?
Старшая сестра сразу поняла, о чём я. Кивнула коротко, потупив взгляд. И я решила перевести с больной темы на здоровую:
– Там в столовой каша почти остыла, а вы ж без завтрака…
– Мать – настоятельница, какая ж нам теперь трапеза! – Воскликнула вторая бабуля, что на грядках меня гоняла. И тоже давай мне руки целовать. Прошлось обнять и эту. Представилась она старшей сестрой Эльвирой.
Тем временем и моё имя затребовали. Пришлось озвучить. И тут мне Флоренция и заявила:
– Мать Валерия, мы готовы на первую проповедь. И пока не услышим писаний из уст твоих, ни воды капли, ни крошки еды в рот. Так! Во имя Четвёртого, пропустите Матушку в молельный зал!
Засуетились монашки, расступаясь. А я вдруг поняла, что серьёзно попала. Вот что я им скажу?! Мать – настоятельница, блин, и ведь не пошлёшь же теперь. Растрогали до глубины души.
Глава 4
Правда глаза режет
Как оказалась за трибуной в том же классе даже не поняла. Шла за старшими сёстрами монастыря, как в тумане, лихорадочно перебирая варианты. Сбежать может? Или притвориться, что плохо? Тогда обеих бабулек удар хватит, и это на моей совести останется.
Талмуд толстый перед носом положили аккуратно, практически бесшумно. На обложке с твёрдым переплётом два крыла бабочки объёмной выработкой изображены. Цвет желтовато – серый, уже и не поймёшь, какой был изначально, слишком ветхая книга.
– Матушка, выбери любимый стих, – вероятно, учуяв мои сомнения, произнесла Флоренция мягко.
Тем временем в класс набилось столько людей, что встать было уже негде. Похоже, здесь были все послушницы монастыря. И самые молодые девочки, и постарше посмышлёнее, которым уже лапши – то не навешаешь.
Бабули отступили к толпе слушателей, и, раскрыв рты,
