нном компьютерном авиасимуляторе, и моя фамилия вообще-то Цаплин, могут иметь последствия в виде личной койки отделения для буйных и контуженых, а то и просто личного места на ближней помойке. Если таким забавным персонажем не заинтересуются «компетентные органы» с чистыми руками и горячим сердцем.
Попытка изобразить лягушонка в крынке с молоком из знаменитой сказки привела меня сначала в тренировочную эскадрилью, а затем в славный штурмовой авиаполк на Западном фронте. Альтернатива была ещё менее радужной. Заныкаться на Ташкентском фронте – это суметь надо. Заявить о своей полной профнепригодности? Ради бога – в пехоте крайне требовался младший комсостав. С вероятностью дожить до мая сорок пятого не более одной сотой процента. А что меня могли «смахнуть»… Могли. И уже несколько раз чуть не «смахнули». Почему-то воспринимал это обстоятельство без трепетной остроты. Сознание оставило лазейку: погибнув здесь, я вернусь к себе, в своё время. Может быть…
Господи! Прошло почти восемь месяцев, как меня вырвало из привычной жизни. Выздоровление, акклиматизация в этом непростом времени (спасибо родным Лёшки Журавлёва), учёба и участие в первых боевых вылетах пронеслись, словно пулемётная очередь из ШКАСа.
«Сорвиголовой» стать не старался, но и от вылетов не косил. Герой неба, лётчик от Бога – это не про меня. Личные «выдающиеся» навыки пилотирования не бросались в глаза только на фоне общей подготовки остальных ребят – моих сослуживцев. А она, эта подготовка, оставляла желать лучшего. Хорошо ещё, механик успевал вовремя приводить в порядок потрёпанную машину. И ком-эск свои соображения по моей технике пилотирования высказывал только с глазу на глаз. Была ли от меня реальная польза? Честно признаюсь: не знаю. Пытался быть не хуже других. И это где-то даже удавалось. Летал, стрелял, бомбил, пускал эрэсы… Попадал? Конечно, несколько раз точно видел, что вмазал как надо. Но в большинстве… Хотелось бы лучше. Например, как мой товарищ и командир Андрей Ковалёв.
Ну так вот…
А что «так вот»? Вторая эскадрилья продолжила свою работу. И штурмовой авиаполк продолжил. Только жаль, что с каждой неделей всё меньше и меньше оставалось в строю лётчиков и машин.
Церштёреры
Везение никогда не бывает бесконечным. Я всё про себя удивлялся, что гансам никакого дела не было до нашего поля. Ну вот и накаркал. Мы, наверное, слишком уж сильно начали мешать планам всяких там гудерианов и манштейнов. Или кто там был в это время с противоположной стороны? Полководцы великого рейха. Зато какие потом мемуары были! Одни названия чего стоят: «Утерянные победы», «Записки солдата». «Ди эрсте колоннэ марширт… ди цвайте колоннэ марширт…» Только нигде не написали, как это было – получать по мордасам от «унтерменшей». И как потом они отыгрывались на наших людях, оставшихся в оккупации.
Ладно, сейчас о другом. Я уже упоминал, что поляну аэродрома с высоты не заметить мог только слепой. Мы сидели всего километрах в сорока от ленточки. В конце концов у гансов созрело желание нанести нам «визит вежливости». Что они и решили выполнить прекраснейшим солнечным утром.
Для нападения были использованы «стодесятые» какой-то штурмовой модификации[1].
Дежурная смена засекла их по звуку. Но единственное, что успела сделать, – так это поднять тревогу. Взвыли сирены, и в воздух взлетели три красные ракеты. Звено «Илов», которое только начало выруливать на взлётку, пришлось бросать. Хорошо, что ещё второе звено, которое должно было составить шестёрку на боевом задании, осталось в капонирах. Наш транспорт начал расползаться с полосы под деревья и практически в этом преуспел. Первые четыре вражеские машины вышли на нас из-за перелеска примерно на тысяче и начали засеивать мелкими осколочными бомбами всю территорию нашего поля. Слава богу, у бравых зенитчиков хватило ума после непродолжительной очереди спрятаться в щель.
Разрывы я засёк на дальнем краю поля. Серия мелких взрывов стремительно приближалась к нам, и было ясно, что накроет гораздо быстрее, чем сможем рвануть в лес. Поэтому как только мы, выскочив с КП, пролетели мимо столовки, кто-то заорал: «Ложись!» И все дружно залегли кто где придётся. Команды «Ложись!» и «Лежать!» орали ещё несколько человек. Как серия разрывов мелких бомб прошла мимо нас, я не видел. Потому что старался как можно крепче прижаться к танцующей поверхности земли и зажимал уши ладонями. Знаю я вас – с баротравмой перепонок меня до полётов никто не допустит даже после того, как «шестёрочку» из ремонта вернут.
Бах – бах – бум – бум!!! Грохот разрывов, свист осколков, тупые удары в берёзы и осины, стоящие над нами. Даже испугаться толком не успел, когда с другого направления, пересекая курс первым «мессерам», по полю прошлось второе звено. Эти отработали крупными фугасами. Бубух! Бабам! И так несколько ударов. Наверное, восемь-десять. Вот тут я сразу вспомнил, как выглядят памперсы, и успел пожалеть об их отсутствии. Каждый раз меня подкидывало, как лягушку на батуте. Над головой летели какие-то ошмётки и ветки. Заскрипело и зашумело падающее
Сразу расставим все точки над «ё». «Сто десятый» не был штурмовиком. «Штурмовая модификация» подразумевает, что машина подобного типа могла нести ракетно-бомбовое оснащение. Мощное пулемётно-пушечное вооружение позволяло провести эффективный обстрел наземных целей с высоты до ста метров, то есть «штурмовку». В подобной роли 110-е выступали неоднократно на всех театрах военных действий. Однако более корректно назвать «сто десятый» «истребитель-бомбардировщик». Модификация Bf‑11 °C‑4 имела бронирование кабины и могла нести бомбовую нагрузку до 500 кг. Модификация Bf‑110Е‑1 могла нести бомбовую нагрузку до 1200 кг. Знаменитая «пешка» – «Пе‑2» – на 200 кг меньше.
