Эдне искренне потрясена.
– Как видишь, пригодилось, – огрызается Кирстен. – Так, беремся за следующую.
Женщины Вардё наблюдают за ними из окон, а пристальнее всех наблюдает пастор Куртсон, стоящий на церковном крыльце. Его худосочная фигура отбрасывает длинную тонкую тень, у него за спиной горят свечи, освещая большой деревянный крест. Кажется, что сама церковь глядит с осуждением.
Наконец сети уложены в лодку. Все рассаживаются по местам. Мама собрала Марен поесть, как собирала папе и Эрику: сухари, посыпанные семечками льна, кусок сушеной трески из последнего папиного улова. Она заявила об этом с гордостью, словно то было благословение, а не предвестие беды, как казалось Марен. За пазухой, прямо над сердцем, плещется легкое пиво в кожаной фляге.
Прежде чем забраться в лодку, Марен делает то, чего не делала несколько месяцев: смотрит прямо на море, что набегает на берег и небрежно оглаживает бока лодки старого Мадса мокрыми пенными пальцами. Нет, не пальцами, а волнами, поправляет себя Марен. У моря нет пальцев, нет рук, нет пасти, которая может открыться и проглотить тебя целиком. Море не смотрит, не наблюдает за ней: морю нет до нее дела.
Марен садится бок о бок с Эдне. Они берутся за весла и начинают грести. Никто из наблюдающих с берега не кричит: «В добрый путь!» – и не машет им вслед. Стоило лодкам отчалить, на них больше не смотрят.
Кирстен рассадила их так, чтобы они подходили друг другу по росту. Эдне с Марен ровесницы, более-менее одного роста, хотя Эдне немного худее. Марен приходится умерять темп своих гребков, подстраиваясь под Эдне, и судя по тому, какими резкими рывками движется лодка, женщинам с непривычки трудно приноровиться друг к другу и поймать общий ритм.
Сосредоточившись на движениях, Марен даже не замечает, как лодка отходит все дальше и дальше от берега. Уже совсем скоро они пройдут залив и окажутся в открытом море, где тюлени, киты и шторма. Где непроглядная толща воды, и на дне лежат мертвые рыбаки: те, кого море решило оставить себе.
Мышцы начинают болеть уже через пару минут. Хотя женщины Вардё привычны к работе, это совсем другой труд: налечь на весло, наклонившись вперед, тут же податься назад, затем снова вперед – раз за разом, – плечи и руки напряжены, тупая боль разливается по спине и по шее, а скамья под тобой с каждым мигом становится всё жестче и неудобнее. Над ними уже кружатся птицы, пролетают так низко над лодкой, что Эдне каждый раз взвизгивает от испуга.
Марен слышит свое дыхание, хриплый свист, вырывающийся из легких струйками спертого воздуха, дурно пахнущего, сухого, как пыль. Ее волосы намокли от пота, спина – от брызг морской воды, лицо уже онемело, а губы потрескались от соленого ветра. Теперь ей понятно, почему мужчины отпускают густые бороды: с голым лицом она себя чувствует беззащитной перед морем, как новорожденное дитя.
Они минуют последний утес на границе залива и внезапно выходят в открытое море. Ветер здесь крепче, волнение ощутимо сильнее. Кто-то из женщин испуганно вскрикивает, когда
