style="font-size:15px;"> Возле заборов стояли толстые, большие бабы. Их цветастые платья как будто подчёркивали дородность и особую леность, с которой они поглядывали друг на друга. Мимо них прошла молодая парочка, оба, в каком-то роде противопоставлялись этой полноте и дородности зрелых, оба были худые и везли худую, позвякивавшую коляску с младенцем по улице. Каждая хозяйка проводила их особым собственным взглядом с уникальным прищуром. В голове у них что-то срабатывало: звеньк-звоньк, тик-так, наконец, зрительный образ превращался в слова. Выходила фраза, а из неё новая сплетня. Мужики не отставали, единственное, что могло их отвратить от примера жён и сожительниц, – живительная белая влага. Они любили собираться подле местного сельпо, играя на остатках столов бывшего кафе, не то в нарды, не то в карты, не то ещё в какую непонятную игру. В основном ходы определялись стопками или стаканами. Продавщицы сельпо, у которых среди пьяниц были и свои мужики, выходили из душного магазина, смотрели злобно на “своих”, временами орали, временами взмахами красивых жемчужно-полных рук показывали своё бессилие перед пьянством, а потом снова уходили на работу.
Но никто из них не замечал, не останавливал быстрого, юлящего хода мелкой старухи и её пленниц.
За красивой улицей был поворот, едва они прошли нарядный бок голубой избы, как показалась другая. Она была чёрно-бурая, стояла криво, но была вполне опрятна. Белые ставни и рамы смотрелись на ней, как белая глазурь-узор на тёмном прянике. Изба была длинной, и на пешехода обращалось сразу шесть мутных, тёмных окон. Стоило отвести от них взгляд, как стоящего напротив окон тут же одолевали жуткие, дикие мысли, что за ним кто-то следит, кто-то смотрит. Повернёшь голову – никого, только твоё собственное напуганное отражение пялится на тебя своими округлыми от страха и тревоги глазами. Но стоит снова повернуть голову куда-то в сторону, снова скачет в окнах белёсая тень. Отвернёшься же совсем, тогда не того мира, в котором ты есть, взгляд вперится в тебя, станет жутко. Даже бывалые мужики, даже не пившие и капли, едва ли не с криками бросались прочь от этого дома. На небольших лужайках-клумбах (как никак это место застряло где-то между селом, городом и посёлком городского типа) здесь развернула свои тёмные листья крапива. И никто не пытался через эту лужайку пролезть ближе к дому. За косым, но крепко и верно державшимся за свой собственный уникальный угол наклона, заборчиком росли какие-то неясные растения. Не то дельфиниумы, не то наперстянка. Всё это было так аккуратно рассажено, но вместе с тем так похоронено в густой тьме сада, что даже опытный ботаник не смог бы с ходу определить, что за растения таятся там в этой тёмной тайне. А близко могли подойти только те, кому было позволено…
Александра Владленовна очнулась в избе. Сама она сидела за небольшим столиком на кухне, подле одного из окон. Внутри окна были не мутными, вся картина тёмного, загадочного окружающего сада словно нарочно ясно и чётко простиралась перед глазами. Её внучка сидела в самой глуби избы на каком-то крепком стуле,
