по своей груди маленькие точки фантазий, благоуханием поющим благодарственную песню напоившим их вершинам. Туман, обнимая великанов, с осторожностью снежного барса подкрадывается к прибрежной равнине, медленно обнюхав её, боясь наступить на беззащитные цветы, вытянув шею, ползёт согреться морем и, уходя от берега, тянет за собой землю, прорезающую волны, выводя в синеву громадины зелёных айсбергов.
В горах спокойно. Степенно стоит хвойный лес, освежают путника буки, изящно выпрыгнет каштан из колючих объятий, падая отозвавшись низкой нотой; и тут же, на шёлковом ветру, все деревья – старцы, юноши, девы – начнут услаждать взор изящным танцем тысяч наложниц. Горы строги и добры; их добротой пользовались разбойники, скрывая тёмные дела, это та безграничная доброта, которая у людей считается за глупость. О, если б не эта сердечность, разве зло могло бы найти опору?
Волшебным твореньям – обиталищам богов и мифических героев – неутомимым многоголосьем поют оды крылатые курьеры неба: старый тетерев, усевшись на заботливой черёмухе с сочными побегами, призывает подругу насладиться трапезой; кряхтит уютно устроившийся в зарослях папоротника маленький вальдшнеп; потряхивая красной шапкой смешно бежит за муравьями зелёный дятел; испуганный улар планирует в ущелье и оттуда переливающимся свистом предупреждает сородичей. И каждому дарован звук.
Если бы не горы с их непостижимостью, притягательностью, непобедимой мощью, разве человек признал бы природу сверхъестественной силой; он выкосил леса и превратил их в поля, поля в пустыни, а пустыни в оазисы, заарканил реки, осушил, сковал море, и творец всего этого ничего не смог поделать с горами – ни сравняться с ними, ни победить – и сумел всего лишь огрызнуться.
Подъём в горы схож вхождению в Храм – шаг, открывающий иной мир; вьётся вокруг аромат миро, заполняет всё нутро, от чего тело ощетинивается мурашками. Старые люди говорят: «На поднимающегося в горы обязательно хоть маленький дождик, но накрапает – так они благословляет путника». Туман обовьёт, обнимет, как давно не виденного братца, привечает, приглашает к себе, идя впереди, хвастаясь своим хозяйством, жилищем, садом, в ожидании угощения усадит под огромным орешником, предлагая дикие плоды, напоит чистой, как душа исповедовавшегося, родниковой водой. Но порою горы встречают негостеприимным, жадным хозяином; подложат под ногу скользкий от подлесной сырости камешек или лавину с себя стряхнут; переменчивый у них характер, впрочем, как и у всех великих. Они учатся друг у друга, люди у гор гордости, а те у человека подлости.
Разбросанные по склонам капельками дождя каштановые и дубовые жилища из тёсаной доски, с украшенными богатой резьбой перилами, балконами, вверху которых, между массивными столбами, бабочками свисают резные орнаменты кругов с расходящимися линиями – символами солнца и вращения жизни, примитивными изображениями зверей, напоминающими наскальные рисунки зарождавшегося художественного мышления человека, виноградными лозами, христианскими крестами, замысловатыми знаками и символами, пришедшими ещё с языческих
