ведь перед этим уже практически настиг кабана в лесу, подкравшись к нему незаметно почти вплотную.
Михайлыч тогда преследовал его еще с самого утра, но кабан так ловко прятался в кустарниках, что лишь по шелесту вдоль узких заболоченных тропинок можно было угадать, куда он уходит. Михайлыч впал в необыкновенный охотничий азарт.
Так незаметно оба они забрели в отдаленную, незнакомую для Михайлыча половину болотного леса.
И потом, когда началась эта внезапная буря, и неведомая (а может нечистая, кто ее знает) и неодолимая сила швырнула Михайлыча на зверя и затем подняла их обоих на воздух, Михайлыч уже сам не знал, кто из них громче орал от ужаса – кабан или он, невольно вцепившись мертвой хваткой в рыжую колючую шерсть кабана…
Очнулся он лишь спустя время. Рядом с ним покоилась неподвижная тушка вепря.
Понемногу к Михайлычу стало возвращаться сознание. Вечерело. Он находился на знакомой опушке леса, где они с друзьями-охотниками не раз распивали свои «боевые сто грамм» первача после охоты.
Ужасно болела голова. Михайлыч, конечно, кое-что помнил, но, однако, далеко не все. Последнее, что он помнил – как гонялся за вепрем, шаставшим невидимкой по кустам.
Но, хоть убей, не помнил, как завалил его, и как оказался на этой опушке.
«Пил я что ли?», – старался он вспомнить недавнее. – «А если и пил – то с кем?»
Михайлыч встал, пошатываясь, и почему-то не удивился – наверно, из-за странного тумана в его сознания, – когда неподвижно лежавший кабанчик тихо так, по-домашнему, хрюкнул, встал рывком, отряхнулся, и взглянул на Михайлыча своими маленькими глазками. И что-то в его взгляде сквозило такое человеческое, что Михайлычу вдруг стало не по себе. Убивать стоящего рядом кабанчика совсем не хотелось. Он огляделся – тем более, что нигде не было видно его ружья. «Наверно, посеял где-то в лесу во время бури», – подумал он.
Хорошо еще, что в этот вечер он не столкнулся на улице с гостем Людмилы. Возможно, оба они узнали бы друг друга…
Это было бы для них еще большим испытанием.
Не многовато ли за один день?
На следующий день сельчане увидели странную картину. По улице шел Михайлыч, рядом с ним, чертя хвостиком замысловатые фигуры, бежал, как домашний пес, огромный волосатый вепрь. Лаяли собаки, дружно торчали над заборами головы бабушек, бросивших полоть свои огороды.
Стоило ли теперь утверждать, что вокруг ничего особенного или сверхъестественного не происходит?
Своего вепря Михайлыч назвал Васькой.
Сам же Михайлыч очень переменился и стал вегетарианцем.
Вепрь Васька уже никого не пугал. Принимал угощенье от всех любопытствующих, только мирно похрюкивал, и взгляд у него был такой задумчиво-человечный, что бабушки невольно стали величать его Василием. Порой даже Василием Михайловичем.
Когда Василию казалось, – самому Михайлычу угрожает какая-то опасность,
