ходил от больного к больному. Всю ночь метались по коридору медицинские сёстры со шприцами, грелками и кислородными подушками. А в общем, всё в порядке. Все живы.
Пятиминутка окончена, сейчас мы встанем и разойдёмся в разные стороны. Начнётся утренний обход больных. Признаться, я немного волнуюсь. Каждый день со мной повторяется одно и то же. Может быть, поэтому я напускаю на себя такой величественный вид?
Каждый раз, направляясь к новым больным, я думаю: что я увижу? Какая новая неожиданность встретит меня за этими белыми дверями?
Не то чтобы я боялся, что не сумею разобраться в болезнях. Работаю я не первый год и видел всякое. Да и болезни чаще всего попадаются одни и те же. Но в том-то и дело, что болезни одни и те же, зато люди – разные.
Мы лечим не грипп, не скарлатину, не воспаление лёгких. Мы лечим людей, больных гриппом, скарлатиной и так далее. Это большая разница. На больничной койке лежит не болезнь в пижаме, с градусником под мышкой, а человек – существо, которое мы называем личностью. А что значит личность? Быть личностью – значит быть самим собой, а не каким-то среднеарифметическим Иван Иванычем; это значит и мыслить, и чувствовать, и страдать, и надеяться по-своему, на свой лад, а не так, как это делает кто-нибудь другой. Каждый человек живёт собственной сложной и неповторимой жизнью. Эту жизнь надо уметь разгадать.
Говорят, чужая душа – потёмки. По-моему, это нелепая пословица. Кто в неё верит, никогда не сможет стать врачом.
Прохудившийся ботинок можно снять с ноги, починить, а потом вернуть владельцу. Для сапожника не имеет значения, кто будет носить этот ботинок. Но болезнь невозможно отделить от того, кто ею болеет, потому что любая болезнь всегда касается человека «целиком», заставляет его страдать и волноваться.
Однако пора приниматься за дело. В конце коридора, за стеклянной дверью, находится маленькая палата-изолятор для тяжелобольных. Подтянем галстук, поправим очки на носу— и войдём.
У окошка перед единственной кроватью стоит тумбочка, рядом с ней голубой кислородный баллон. Окно открыто, и доносятся весёлые голоса птиц. А на кровати лежит подросток. Не лежит, а полусидит.
У него синеватые губы и странный тёмный румянец: точно две фиолетовые розы, цветут на щеках. Глаза тревожно блестят. Но ужаснее всего то, что он не дышит, как все люди, а задыхается. Губы так и ловят воздух. Этот мальчик неподвижно сидит в постели, а вид у него такой, словно он из последних сил карабкается на крутую гору.
– Как тебя зовут?
– Баранов Миша.
– Что у тебя болит? На что жалуешься?..
Впрочем, нет никакого смысла задавать ему эти обычные вопросы. Ведь и так ясно, на что он жалуется. Замучила одышка. Невозможно прилечь, нет сил двигаться. Вот он и сидит. Сидит, понурив голову, тяжело дыша, и смотрит на свои неподвижные, отёчные ноги.
Через трубку фонендоскопа слышно, как из груди мальчика доносится глухое и беспорядочное биение. Кажется, что там, в клетке из рёбер,
