style="font-size:15px;"> – Может быть… Слух у нее… Да, может быть.
– Слух у нее что? Что?
На ее лице промелькнул страх.
Макс Джеймсон кричал. Он был зол. Он говорил с ней так, как будто это была ее вина, а это была неправда, но извиниться он был не в состоянии.
– Что? Пожалуйста, не обманывайте меня.
– Слух у нее откажет последним, вот и все, что я хотела сказать. Так что она, может быть, вас слышит… всегда считайте, что это так. Самая лучшая стратегия.
Но когда он взглянул на Лиззи, которая могла слышать его, а могла и не слышать, он не смог придумать, что ему сказать.
Лиззи. Только это была уже не Лиззи.
Он заметил, с какой добротой, с какой заботой смотрит на него медсестра, и ему захотелось положить голову ей на грудь, найти утешение. Она вытерла лоб Лиззи смоченным в холодной воде полотенцем.
– Она это чувствует?
– Я не знаю.
– Мне нужно выйти на воздух. Я могу пойти в сад?
– Конечно. Там прекрасно. Так спокойно.
– Мне не нужен покой.
Он стоял посреди душной маленькой комнаты, где умирал человек, и пытался что-то сказать, но из его груди вырвался только глухой вздох. Он попятился к двери.
Прошло уже три дня и три ночи, и смотреть на это было невыносимо, но его жена все не умирала. Лиззи.
Он сел на скамейку. Было бы лучше, если бы он курил. У него была бы уважительная причина. «Мне нужно выйти, чтобы выкурить сигаретку», а не: «Мне нужно сбежать, чтобы не видеть, как она умирает».
На улице больше никого не было. Справа виднелось недавно достроенное новое крыло, в окнах которого еще не было стекол, и они выглядели как пустые глазницы.
«Может ли она видеть?»
Максу пришло в голову, что, если бы он мог знать будущее, то убил бы ее сразу, как только болезнь началась. Что убийство было бы милосерднее. Он так сильно любил ее, что мог бы сделать это.
Воздух был сладким от запаха земли и мокрой холодной травы, но через секунду он наполнился сигаретным дымом. К нему подошел и сел рядом мужчина. Он протянул ему пачку.
– Нет, спасибо, – сказал Макс.
– Нет. Я бы тоже отказался. Бросил много лет назад. Но, знаешь, стоит только дорваться, и ты уже без них не можешь.
Не разговаривай со мной, твердил про себя Макс, ни о чем не спрашивай и ничего не рассказывай.
– Это самое тяжелое, да? Ждать. Ты чувствуешь себя виноватым, как будто… ждешь этого. Но и боишься до ужаса.
На него внезапно накатила волна… чего? Облегчения? Страха?
– Это как-то неправильно. Сначала ты делаешь для них все, а потом, внезапно, ты вообще не можешь ни хрена сделать.
– Да.
– Твоя мать или кто?
Макс смотрел на темную землю у себя под ногами. Его губы онемели и не желали разлепляться.
– Жена, – услышал он собственный
