и китайскую. Моя зубная щётка, как ветерана этой «хаты», – справа, ей в туалет не упасть. Щётка же китайца периодически срывается на встречу с «дальняком». Назвать жестяной конус с круглой крышкой как-то иначе невозможно.
Я всматриваюсь в тусклое зеркальце над полкой. Оттуда мне подмигивает вечно довольный чеширский кот.
Чайник щёлкнул. Сосед натянул на глаза шапочку и залез под тряпьё досматривать пекинские грёзы.
Наливаю в пузатую пластиковую чашку кипяток, солю воду. Пока она остывает, растираю ладони и вены на руках. Костяшками пальцев тру лицо, затылок, шею, щиплю себя за уши, давлю пальцами в ладони – разгоняю кровь. Зарядка. Минут через пять выпиваю тёплую воду – доброе утро, желудок! Полгода тому назад я сидел с помешанным на здоровье пожилым китайцем. Тот решил жить минимум сто лет, и в свой полтинник выглядел лучше многих молодых. Я быстро перенял некоторые его хитрости и теперь неукоснительно им следую. В обмен на древние знания я научил китайца ругаться матом.
Включаю телевизор. Он стоит на холодильнике прямо напротив «дальняка». Знаковое соседство. Переключаю каналы, ищу показания температуры за бортом. Скоро откроется «кормушка» и нас спросят, идём ли мы гулять. Я никогда не отказывался от прогулки, но у жителя Поднебесной шмотьё явно не рассчитано на русскую зиму. Поэтому при ниже двадцати мы во дворик не ходоки, мёрзнем в «хате». Мои рассказы о Норильске с его «сорокетом» мороза на солнце сосед принимает за научную фантастику. Сегодня минус пятнадцать. Я громко объявляю показания – китаец в ответ стонет. Это согласие.
Смотрю на постель, она искушает прилечь. Никто и ничто не мешает мне спать здесь хоть сутки напролёт. Многие этим пользуются, отсыпаясь за всю жизнь. Но я вредничаю. Чтобы здесь жить – нужна борьба. Для борьбы необходим враг. Я нашёл его в своей лени. Ежеминутное противостояние поддерживает тонус, что мне и требуется. Лень бессмертна, но её можно перехитрить, чем я и занимаюсь.
Размышления прерывает лязг «кормушки». В неё заглядывает голова в очках:
– Гуляем?
– Конечно!
– На улице почти двадцать, – с сомнением говорит капитан, – точно идёте?
Я улыбаюсь, разворачиваю телевизор и тыкаю пальцем в экран. «Кормушка» с треском захлопывается. Чем меньше людей гуляет, тем скорее он освободится. Поэтому летом арестанты слушают рассказы об ужасах смога от горящих торфяников, осенью в прогулочных двориках хозяйничают ураганы, зимой, естественно, жуткий мороз.
Врубаю погромче музыкальный канал. Для утренней побудки телик годится, в остальное время он выключен. Китаец ворочается, завтрак на подходе, прогулка неотвратимо грядёт. Он бы и рад не идти, но кто его спрашивает? Всё равно теплолюбивый азиат в камере мёрзнет – его стена под окном чуть ли не вся покрыта инеем, а сквозняки «сифонят» из окна прямо над ним.
Сосед плетётся к умывальнику, я сажусь на койку. Здесь один встаёт – второй садится. А ведь, бывало, жили на этих метрах и втроём.
