людьми, нас воспитывали по-другому. Но мои принципы вместе с Советским Союзом остались в прошлом, поэтому я согласился! – будто оправдывался старый вахтёр.
– Деньги-то Степан отдал вам? – поинтересовался я.
– Представь себе, да! Всё до копейки, точнее, до цента. С ними-то меня и повязали, но удивительно другое…
Конвой назвал мою фамилию. Я встал. Пора было прощаться.
– Вы ещё удивить можете? Уж куда больше!
– Эта беспринципная гнида, Степан, ведёт моё уголовное дело, ты представляешь? Мне срок, а ему новые звёзды на погоны! Вот мразь!
– Как раз это мне и не удивительно, Семён Григорьевич. Обычное для них дело, поверьте. Удачи вам и здоровья!
Я протянул ему руку. Он, торопясь, полез под свитер и снял с шеи ладанку. Конвоир снова выкрикнул мою фамилию. Из ладанки Семён Григорьевич выкатил на ладонь камушек размером с кедровый орешек. В тусклом свете автозака он переливался ярким перламутром.
– Возьми с собой, Антон, это подарок. Я сохранил одну начинку из жёлтого шара. Бери! – и он вложил в мою протянутую ладонь свой тюремный срок.
Возможно, и показалось, но перламутринка жгла мне руку.
– А из какого номера? – спросил я.
– Не знаю, Антон. Но точно из жёлтого шара, я только из них и доставал, синие-то пустые все. Удачи и тебе!
Я выпрыгнул из автозака, покатал ядрышко на ладони и проглотил. Улыбнулся охраннику и сделал шаг вперёд.
Операция «Айфон»
Однажды к нам в камеру подселили бывшего чиновника. С него-то всё и началось.
Желая заслужить расположение блатных сокамерников, чиновник сходу выложил на стол два блока «Парламента» – курите! «Смотрящему за хатой» понадобилось два дня плотного общения с «богатеньким Буратино», чтобы тот проспонсировал ещё и пару сумок с едой да крупную партию «запретов». Но если курицу гриль и шашлыки из ресторана нам доставили уже на следующий день, то с запрещёнными средствами связи всё было гораздо сложнее. Купить пару десятков телефонов было несложно. Но ведь они должны были ещё и как-то попасть на строго охраняемый спецобъект.
По сравнению с СИЗО «Лефортово», в котором я провёл два с лишним года, этот транзитный централ был для меня словно портовый город для откомандированного подводника. Суд и девятилетний приговор были позади, и я наконец-то отдыхал душой. Ел жареное мясо, мылся горячей водой, наслаждался тюремной «движухой». Днём ПВР (правила внутреннего распорядка), ночью АУЕ[1].
Кровеносная система любой «чёрной» тюрьмы – это дорога. Это слово могло бы быть в кавычках, не будь оно действительно дорогой. Даже целой сетью дорог. Там были и свои автобаны с магистралями, и тупиковые ветви. И заторы с пробками, и спецгруза́ вне очереди. И даже карта дорог, называемая «глобус». «Нет дороги, нет и жизни», «дорога – это святое», «игра, дорога и общак – три основы „чёрного“» – меня окружила атмосфера блатной идеологии, и я, словно начинающий репортёр, с головой окунулся
«Арестантский уклад един». Первоначальный вариант расшифровывался как «Арестантское уголовное единство». Сам термин в среде арестантов являлся камерным приветствием в малявах (письмах).
