в голосе начальника колонии старый вор почувствовал мгновенно.
– Хорошо... Налей! – после некоторого раздумья согласился Мулла. – Думаю, что Аллах меня поймет и не осудит.
Александр Тимофеевич достал из шкафа два стакана и принялся уверенно разливать темную коричневую жидкость. Тоненькая струйка выглядела почти живой – она не только весело журчала, заставляя наполняться радостью сердце старого зэка, но и переливалась озорными искорками.
– Все правильно, Мулла, тебя никто не осудит... Разве отказываются от угощения, когда оно идет от чистого сердца?
Ладонь хозяина неожиданно дрогнула, и французский коньяк оставил на скатерти темное пятно.
Действительно, на левой руке у отца отсутствовало два пальца. В детстве Сашка постоянно спрашивал у него, где же тот оставил свои пальцы, и отец, прижимая к себе несмышленыша, отшучивался, говоря, что их откусила собачка. Позже Сашка начал понимать, что здесь присутствовала какая-то тайна, впустить в которую отец не желал даже собственного сына. И вот сейчас Александр сумел прикоснуться к ней через старого зэка, который знал его отца куда лучше, чем он сам.
Выпили молча, будто бы на помин души. Мулла, не привыкший к спиртным изыскам, неожиданно закашлялся.
– А ведь я спрошу у него... Обязательно! Еще раз... – негромко произнес Беспалый.
Мулла поставил пустой стакан на стол и едко ответил:
– Мне было бы любопытно узнать, что скажет на это Тишка. А сейчас мне надо идти, гражданин начальник, не в моих правилах ублажать администрацию разговорами. Если я останусь у тебя еще на часок, то кое-кому это даст повод усомниться в моей правильности. Околачиваться в кабинете у хозяина пристало только ссученному! – неожиданно сверкнул он темными глазами.
– Дело твое, Мулла... Сержант! – крикнул Беспалый.
На его окрик вошел могучий детина. Сержант тупо уставился на созвездие звездочек на яркой наклейке и бодро отозвался:
– Слушаю, товарищ подполковник!
Подполковник невесело хмыкнул – создавалось впечатление, что служивый обращался к наполовину выпитой бутылке. До дембеля парню оставалось полгода, и он думал о том, что на гражданке будет хавать только селедку с картошкой, а пить станет именно дорогой коньяк.
Блажен, кто верует!
– Локалка сейчас заперта. Проводи Муллу до барака.
Тимофей Беспалый вышел на пенсию двадцать лет назад. Теперь в нем невозможно было узнать прежнего начальника колонии, от одного движения бровей которого у заключенных от страха поднимались на затылке волосы. Теперь он был тих, улыбчив, любезен со всеми, по утрам кормил голубей раскисшим хлебом и нежно гладил по макушкам соседских ребятишек. Он умело наслаждался каждым дарованным ему днем, и создавалось впечатление, что его предыдущая жизнь была всего лишь затянувшимся предисловием к настоящему покою.
Тимофею уже перевалило за восьмой десяток, однако выглядел он лет на шестьдесят. В поселке упорно поговаривали,
