называли Халявой, давал себе слово: «И у меня все будет – и дом и жена красивая, много-много еды, два холодильника забитых, и дети у меня будут хорошие. Я все заработаю. Не придурок же я и не лентяй!» Мудрая Алевтина Васильевна еще говаривала: «Пока и мы – человеки, – счастье не пропало». И он крепко это запомнил.
Ее фотографии, наклеенные на твердый картон, где она молодая и красивая с высокой прической и лучистыми глазами, в платье, отделанном вологодскими кружевами и в таких же белых нитяных перчатках, он оправил в дорогие, золоченые рамки и повесил на стену своего кабинета.
– Это Алевтина Васильевна Переверзева, в девичестве графиня Неклюдова. Моя родственница. Она прошла тяжкий путь. Прошла, и не согнулась под тяжестью судьбы.– Говорил он несколько высокопарно, привирая, и присовокупляя себя к этой женщине. Он был один на свете, и притулиться к кому-то было его потребностью. Он и притулился к Алевтине Васильевне.
Он породнился с ней в душе, ведь она приняла его, учила, убогое наследство свое передала. Он свято хранил любовные письма молодой графини, дорогие ее сердцу безделушки и дневник ее одинокого сердца. У него хватало ума черпать из него, когда ситуации уходили из-под его контроля. Он открывал тетрадку в коленкоровом переплете, исписанную мелким, округлым почерком, словно Библию, и всегда находил подсказку, дающую ему верное направление. Возможно, поэтому он редко ошибался. Да и плащ иллюзий был уже сброшен. Саша Халетов, к тому же, умел работать и ни от какой работы не отказывался. Из жестокого детского учреждения он вынес самое главное – умение приспосабливаться и к людям и обстоятельствам. И он использовал это умение на всю катушку.
8
Над распахнутой дверью зданьица в центре Новокаменки, похожего на спичечную коробку, сработанную строителями, едва усвоившими принцип пары геометрических фигур, висела вывеска – красными затейливыми завитушками по небесно-голубому фону: «Сельмаг». Наверняка рисовано местным умельцем, – делает вывод Лора, но ее радует, что название не сменилось на какой-нибудь назолевший ей в Америке «Маркет».
Об порог она запинается и невольно восклицает:
– Черт возьми!.. Ну, ведь ноги можно переломать!
На этот возглас из-под прилавка появляется круглое, румяное, в венчике белокурых кудряшек лицо продавщицы Наташки Перовой, одноклассницы Лоры. Сначала Наташка столбенеет, а потом взвизгивает и подпрыгивает на месте.
– Лорка?! Мать моя женщина! Ты?..
– Я, Натаха, я.
– Ну, я не могу! Сроду бы не поверила, что увижу тебя.
– Пути Господни неисповедимы, как говаривала моя бабушка Ольга Петровна. Вот вернулась, соскучилась по дому. – Предупреждая праздные вопросы, говорит Лора.
– Когда пожаловала-то на родину?
– Сегодня утром и пожаловала.
