ни разу не целованных бандар-логов, но отчаянно ожидающих этого момента, сидит рядом с Каа. То есть с тобой. Лоб в испарине, но зуб на зуб не попадает, сердчишко где-то под коленками бухает, и, кажется, что мост обрушится сейчас прямо на меня.
– Замёрзла? Какие руки холодные! – Поднёс мои ладошки к себе и подул на них, пытался согреть дыханием. Придвинулся настолько близко, что я уловила яблочный аромат твоих губ; наклонился – и увидела отражение почти чёрной воды во взгляде, и… Гудок поезда раздался громко, помноженный эхом тысячи раз и резко. От неожиданности мы стукнулись лбами и отпрянули друг от друга. Всё бы ничего, да я вообразила себя ветряной мельницей, как будто мне мало бандар-лога. Шансов у тебя не было никаких. «Оглядел Господь дело рук своих и сказал: хорошо», – это про тебя, барахтающегося в речке. «Что и требовалось доказать, Наташа. Что и требовалось! Так и состарюсь, так и помру, без…»
– Эй! – Ты подплыл и брызнул мне в лицо, – Чума, а не поезд, чуть инфаркт не схватили, да? Ты в порядке?
– Жить буду, – пролепетала. Вытерла личико, потёрла макушку. – Глянь, венки в самоволку ушли!
– Да, ладно, пусть плывут. Ныряй ко мне, вода кайфовая такая, лягушками клянусь!
«23 августа.
…мы поплыли назад, и, самое клёвое, Дневник, что кое-кто вёл себя так, будто ничего не было! Ни этого, блин, конфуза с поездом, ни того, с тапкой, тоже. И чувствовала себя с ним легко. Удивительно! Ещё купались, ага. Прям в одежде. Я-то не собиралась. Ни купальника, ни полотенца не взяла. Но оно и в шортах, кстати, ничего. Правда, когда вернулись, я замёрзла. Потому что вдруг набежали облака, подул ветер. Я даже решила, будет дождь. И там, на берегу, никому ни говори, Дневник, ладно, а то подумают, что я сумасшедшая, там на берегу я обернулась. Зачем, вот зачем? Дура какая-то. Я увидела, что наши венки прибились к разным берегам. Испугалась! Будто то, что они не вместе, пророчило о разлуке. И я, блин, я схватила его за руку, и чуяла, что сейчас разревусь. Как ребёнок!
Изба. Луч солнца на полу. Раскрытое окно.
С небесных плеч сползает лоскутным одеялом
Новый день. Спит на полатях Ангел, сладким сном.
Я разбудить его хочу, а как – не знаю.
Ему покосы снятся, душистые стога.
И яблоки в траве – как россыпи жемчужин.
Так сладко спится под запах пирога,
И кваса, что томится в запотевшей кружке.
– Проснись, – как жаль будить, но я шепчу, – проспал!
Беда, как туча в небе, посмотри, темнеет за окошком.
– Оставь меня, – в ответ бормочет, – я устал.
Давай вы сами. Без меня. Немножко…
Да, да! Мы сами, сами, Дневничок»,
– вытерла я набежавшие опять слёзы.
Ты не посмеялся надо мной тогда, нет. Наоборот. Как-то догадался, что встревожило, и просто сказал:
– Ерунда. Это всего лишь река. Её всегда можно переплыть. Понимаешь?
– Да, – обрадовалась я, и повторила, как заклинание, – её всегда можно переплыть.
«28 августа.
