собак, что бы там ни говорили, но готовых признать за хозяина любого, кто кормит и берет с собой на зверя. И чем выше у них охотничьи качества, тем безразличнее им, кто из людей станет вожаком стаи. Вначале это обстоятельство шокировало, и надо было еще привыкнуть к столь неожиданной продажности. Он отлично помнил преданность и верность служебных псов, того же Грома – черного терьера, который заболевал, если Зубатый на день задерживался в командировке, отказывался есть и пить до тех пор, пока вновь не почувствует на голове хозяйскую руку. Было тайное подозрение, что и погиб-то он по своей воле, когда Зубатого полтора месяца не было дома, а Саша вывел его погулять (тогда еще жили в обыкновенной квартире на Химкомбинате) и не удержал – будто бы в поле зрения Грома попал кот. Пес вырвал поводок из рук подростка, рванул через улицу и угодил под колеса…
Зубатый сжал кулаки и усилием воли остановил воспоминания – дальше нельзя слушать чувства, потому что нить памяти уже опять приплелась к Саше. Он механически ласкал и гладил любимых собак, играл с ними, таская за хвосты и вызывая тем самым веселый визг. В замкнутом пространстве вольера он окончательно успокоился, согрелся собачьим теплом и забыл больную старуху и даже дом на Серебряной улице. Но стоило выйти во двор и затворить дверь, как перед глазами, будто наваждение, вновь встала девятиэтажная коробка с квадратами ярких окон, и вкрадчивый старушечий голосок пропел за спиной: «А что, батюшка, тянет на это место?..»
Зубатый умел владеть собой, считал себя достаточно хладнокровным, понял, что такое неврастения, глядя на некоторых слабонервных сотрудниц аппарата да в последнее время на свою жену, и не хотел поддаваться излишним чувствам, способным в короткое время разрушить психику. Он держался все эти полтора месяца, зажимая себя в кулак, хотя физически ощущал, как горе, будто едкая кислота, уже поразило и атрофировало определенный участок мозга, отвечающий за силу воли. И все равно Зубатый держался, стараясь даже не прикасаться мыслью к случившемуся, и ничего не мог поделать только с невероятным притяжением к дому на Серебряной улице. Но и это бы он пережил, перемолол в себе необъяснимые желания, и болезненная короста постепенно отвалилась бы сама, да сегодня неведомо откуда возникшая старуха сковырнула ее с хирургической беспощадностью.
Он стоял на хозяйственном дворе губернаторского поместья, теперь уже чужого, слушал лай собак в вольере и в самом деле ощущал, будто ему отрубили правую руку: чувствительная кисть, недавно ласкавшая собак, почему-то онемела, очужела, как бывает, если отлежишь во сне.
Стоял, думал и признавался себе, что все было не так, что от спаниеля не он пришел в восторг на утиной охоте, а Саша, и это он попросил купить щенка. И он же потом вынудил взять у егеря фокстерьера. Зубатый только радовался внезапному пристрастию сына к охоте и животным, поскольку всегда считал, что на Сашу большое влияние оказывают жена и старшая дочь, что он из-за постоянных разъездов, командировок
