как раз в том и состоит, что они всегда встречались со сходными существами: волками и львами, орлами и китами, мамонтами и гигантскими ящерами. И… нами. И принимали нас за тех, кого им в тот момент было понять удобней. Но думай сам. Думай сам, потому что вам, людям, дан невиданный дар: свободы воли и свободы мысли. Если всё за вас разжевать и в рот положить, то что же от него останется, от этого дара? А сейчас мне пора. Не поминай лихом.
На крылатой фигуре блеснул луч утреннего солнца и забрал ее с собой в распахнутое окно. Еще через миг она растворилась в питерском небе где-то в стороне Петропавловки.
Гриша нехотя залез в карман, вынул мятые бумажки, пересчитал мелочь.
– На пиво хватит, – подумалось ему. – Или всё же сходить в церкву Божию – свечку поставить? Это ведь ничего, что я пока некрещеный. Потому как, что бы ни говорил тут этот, улетевший, а я люблю Тебя Боже! Боже отцов моих! Господь Авраама и Израиля!
Квадрат
О родителях своих он не знал почти ничего. Отец был американским матросом из русских, ходившим на Мурман с конвоями, доставлявшими в СССР снаряды и «Студебеккеры», тушенку и сгущенку по ленд-лизу. Звали его Хью Симонов, и был он, надо думать, сынком какого-то белогвардейца, после окончания Гражданской решившего укорениться в Штатах, где и дал своему отпрыску типичное для англосаксов имечко – должно быть, нарочно, чтобы лучше прижиться в этой Мекке беглецов со всего света и напрочь порвать связи с родиной предков. Да только вот связи, – он усмехнулся, – порвать как раз и не удалось.
А результатом стало отчество, которое какой-то гаденыш недрогнувшей рукой вписал ему в метрику. Он прошел с ним все годы, что провел в особом детском доме для детей врагов народа, ничего о нем не зная, потому что никому и в голову не могло прийти называть его там по отчеству. Когда же пришла пора получать паспорт, было уже поздно. Отчество, произнесенное как бы с невинным и совершенно случайным искажением, в рабочем поселке и в первые годы срочной службы на флоте вызывало у него приступы дикого бешенства и становилось причиной почти ежедневных драк.
Сперва били его. Но потом, после практически ежедневных упражнений, всех своих обидчиков начал бить он. И тогда в прозвище, скорее почетное, превратилось его собственное, непонятно откуда взявшееся и почти в той же мере, что и отчество, ни с чем не сообразное имя – Квадрат. Что ж! Черноволосый громила, синеглазый, ражий и рыжебородый (хотя до поры до времени бороду приходилось сбривать), саженного роста и почти такой же, казалось, в плечах, набравший на казенном харче шесть пудов крученых бугристых мышц, гранитного костяка, стальных сухожилий, мог бы зваться хоть Кубом, хоть Танком, хоть Гром-камнем из-под ленинградского Медного Всадника. Можно и Квадрат…
И если вначале он малодушно думал сменить отчество после дембеля, то теперь, и по статусу старшины, полученному на последнем году службы, и благодаря как бы новообретенному уважительному имени-кликухе такое отступничество от своих корней
