не состоявшего, никому, как правило, персонально не помогавшего и, в общем-то, жившего довольно безбедно. Однажды такое случилось с дневальным моего первого отряда Иваном Новаком, державшимся в особинку бывшим то ли ОУНовцем, то ли полицаем, али то и другое по очереди. Иван не был стукачом, по крайней мере, сознательным – что ж его винить, коли порой он мог невесть что сболтнуть кому-нибудь из своих не столь простодушных компатриотов, если он не знал не только русского, но и украинского языка, а изъяснялся на диковинном румыно-польско-венгро-галицийском диалекте, вполне оценить достоинства которого мог только бывший румынский королевский гвардеец пан Крецкий, но даже не наши «захiдники»! Сухощавый, с ясными голубыми глазами дядька никому особо не вредил, если не считать невнятного стариковского брюзжания на неучтенном наукой наречии, был без угодливости мирен с начальством, а работу свою выполнял справно. Так бы и мел он дальше полы и обтирал тряпкой подоконники, но оказался Иван на свою беду тихим, но рьяным православным.
Оно бы тоже не дюже страшно – старики почти все были в той или иной мере верующими, но привык наш дневальный с немного как бы даже детским почтением относиться к записному нашему богомолу Саше Огородникову. Похоже, Новак считал его человеком Божьим, хотя, скорее, сам был отчасти таковым. С Огородниковым же постоянно происходили всякие истории, ибо при всех своих замечательных качествах был он напорист, непримирим и всегда убежден в собственной правоте. Типичный неофит, ставший миссионером. Попади лет двести назад он в Африку, туземцы попытались бы скормить его крокодилу за навязчивую идею обрядить их в косоворотки и холщовые портки. Но, скорее всего, горе крокодилу! Ибо не исключено, что Змееборец Георгий, поражающий на иконах тварь, зачастую именно на крокодила более всего смахивающую, был человеком как раз такой породы – здоровым и изворотливым, словно юный орангутанг, смелым и самоуверенным, аки царь зверей…
Однажды наш воин Христов, уходя на работу, оставил сохнуть на отопительной батарее то ли шерстяные носки, то ли байковую рубаху. Это считалось непорядком, и менты на обходе Сашино исподнее изъяли. Вернувшись в отряд, Огородников учинил дневальному форменную выволочку за то, что тот не уберег вещички. Несчастный Новак только хлопал ресницами с рыжинкой, пытаясь уразуметь, в чем грехи его тяжкие перед избранником Господним. Когда же, продравшись с помощью церковнославянского сквозь москальские глаголы, познал глубину своего падения, с воем бросился к ментам выпрашивать возврата носков (или рубахи?) любимого наставника в благочестии. Как не трудно было предвидеть, инквизиторам в погонах остроумия хватило только на то, чтобы и барахлишко прикарманить, и старика – за недосмотр в работе! – посадить на трое суток в ШИЗО и автоматически лишить ларька. «А не вступайся за растяпу, – подразумевалось при этом, – такой, как Огородников, сам себя защитит!» Дело было зимой, и даже для молодых холодный карцер, куда нельзя взять ни бушлата, ни ватных штанов, а спать приходится
