равнодушно бросила Нина, запахиваясь в ночной коротенький халатик. – Ну, прощай!
– Прощай!
– Это очень нежно с твоей стороны. И романтично: полуночное прощание. – С каменным лицом она приподнялась на цыпочки и чмокнула его в каменный лоб, как покойника. – Ну все, прощай!
И опахнула его теплом, знакомым и – что за дикость после развода! – желанным запахом тела, уже разогретого, разнеженного в постели. Помимо воли Георгий подхватил ее под локоть, потянул к себе, но Нина возмущенно высвободилась:
– Что такое, Жора? Георгий Петрович?..
– Чаем бы напоила, – сладко немеющими губами с кривой улыбкой вымолвил он.
– Чаем – пожалуйста. – Нина что-то заметила. – Ты не пьян?
– Слегка, – соврал он. – На улице прекрасная весенняя ночь, воздух под градусом…
Она шагнула к кухонной двери, и в полутемном коридорчике он увидел ее красивые, оттренированные на корте икры ног, привыкших к высокому каблуку. И этого хватило, чтобы вообще бросить поводья. Георгий подхватил ее на руки и понес в комнату: с корабля на бал, от порога и в бой. Так бывало у них в давние времена теперь уже утраченной счастливой жизни, когда Поспелов возвращался из командировки живой и здоровый.
Нина сопротивлялась, выкручивалась, стонала от бессилия и только больше раззадоривала. Она всегда спала голой, под халатиком ничего не оказалось, и это окончательно погасило остатки сознания. Все было так привычно – гладкая кожа под ладонями, сильные мышцы живота, щекочущие волнистые волосы, запах дыхания и даже кровать, доставшаяся ей после развода. И одновременно от всего веяло неуловимым очарованием новизны, будто в руках его была не жена, а чужая, красивая женщина, яркая и энергичная в постели, отчего и совершается это единоборство. Он не видел выражения ее глаз, лишь контуры лица и гримасу нежелания, отторжения происходящего воспринимал как сладострастную истому…
А нового во всем окружающем и было-то всего – стены да потолок. Только Георгий обнаружил это потом, когда лежал расслабленный и пустой, механически поглаживая влажный живот Нины, кажется, такой же пустой и сломленной.
Она скинула его руку и включила торшер в изголовье.
– Теперь объясни, зачем ты это сделал?
– Что – сделал? – щурясь от света, тупо спросил он.
– Ну вот это все – насилие, заламывание рук… – Нина не находила слов, хотя казалась спокойной. – Для самоутверждения?
– Не знаю, – признался Георгий и перевернулся на живот, чтобы посмотреть ей в лицо. – Я тебя изнасиловал?
– А это можно назвать как-нибудь иначе? – Она показала синяки на сгибах рук, оставленные пальцами.
Он промолчал, только сейчас ощутив острое жжение на горле и груди: кожа была расцарапана, и следы от ногтей припухли, образовав белые рубцы. Хорошо, хоть не на лице…
– Зачем
