неё не раскололся: если бы почувствовал под пальцами мягко ходящие фрагменты, потерял бы, наверное, сознание. Но перекладывая голову то влево, то вправо, я молился, чтобы с шеей тоже было всё в порядке: какой смысл останавливать кровотечение на лбу, если я поврежу спинной мозг и она перестанет дышать?
Повсюду были порезы. Самые глубокие – на плечах и бедрах спереди: вылетая из машины через стекло, она не успела сгруппироваться.
Но одно дело представлять «порез стеклом», и совсем другое – видеть разверзнутую человеческую мякоть, влажно чернеющую на белоснежном в свете фонарика теле, слышать хлюпанье смыкающихся створок пореза, ощущать жар вытекающей крови, пока заклеиваешь рану пластырем. Уверен: пластырь был бесполезен в этом случае, но ничего другого у меня не осталось.
Одно дело знать, как оказать первую помощь, и совершенно другое – пытаться её оказать. Видеть, как грязь или стекольная крошка попали внутрь, но накрывать это всё лейкопластырем – лишь бы остановить кровь. Злиться, когда лейкопластырь, напитывавшись кровью, отлеплялся с одного края, исторгая из пореза пригоршню крови. Злиться, что приходится отрывать его совсем, раскрывая рану и любуясь разноцветными слоями человека на сантиметровой глубине, а потом заклеивать снова.
На каком-то порезе мне вдруг подумалось, что лучше бы девчонке умереть.
Все знания об оказании первой помощи закончились вместе с материалами в аптечке. Я помнил, что из колотых ран лучше не вынимать стекло, чтобы не спровоцировать кровотечение, и избегал торчащего из неё стекла. Но и на оставшиеся травмы материалов всё равно не хватило.
Выбрав две наиболее перспективные по летальности раны, я просто плотно зажал их ладонями. Вслед за этим исчез свет: Рея вырвало под ноги, телефон отлетел куда-то под педали. Водитель выругался и прибавил ходу. От запаха рвоты и ускорения начало мутить и меня. Я попросил Рея открыть окно, он открыл. Морозный ветер с гулом ворвался в салон.
Всё. Больше мы ничего не могли сделать.
В машине холодно, темно, тихо: трое насмерть перепуганных парней и одна умирающая девушка. Мы дружно боялись: что она умрет, что мы умрем – так лететь по обледенелой дороге. Боялись неизвестности, боялись совершенного. Боялись её и того, что по слухам было внутри неё.
Из-за тишины, холода и темноты я острее чувствовал тепло её крови, постепенно разливающееся под пальцами, слышал свист поверхностного дыхания, тыльной стороной ладони ощущал, как едва заметно ходит её грудная клетка.
Парализованный напряжением, я смотрел лишь вперёд, на стелящееся серое полотно дороги, приборную панель, пшеничного цвета волосы Рэя, растрепываемые ветром, смазанную скоростью лесополосу. Куда угодно, лишь бы не на неё – и тем острее ощущал хрупкость руки, которую сжимал, мягкость бедра, упирающегося мне в спину, и мокрый холод, пронизывающий левое плечо – в том месте, где моя куртка пропиталась кровью насквозь, пока я её нёс. И старался не думать, что на спине у неё тоже могут быть травмы.
Я понимал, что её раны слишком
