выросли, расцвели, но были уж больно хрупкими и не приспособлены к морозам, как же дочь плакала однажды, обнаружив, что часть их вымерзла после лютой зимы. Тогда они придумали накрывать их коровьим навозом, может выживут. И выживали!
В деревне пожимали плечами и за глаза подшучивали над странными повадками семьи муллы, но в глаза говорить побаивались, а кто их знает этих интеллигентов, может им Аллах это посоветовал, может эти цветы от сглаза и порчи – кто знает, что там в Коране написано, они ж его не читали.
Много позже и сам Ахметгали увидит эти цветы, случится это через 60 лет, когда он поедет навестить своих дочерей в Кзыл-Орду. Увидев эти цветы на городской клумбе, он остановится и в голове случится то, что нынче называют дежавю – цветы и девочки вокруг. А прежде, он кинется к кондуктору с просьбой остановить трамвай, а дочери удивятся, что же там атай(папу) удивило, неужто дворец культуры заинтересовал? Они выйдут с ним на ближайшей остановке и медленно побредут назад, а он ковыляя на своих израненных войной ногах, шаркая и волоча правую ногу будет спешить к клумбе, как будто эта встреча могла бы вернуть его в детство к забору и к девочке, которая напевая поливала их, не ведая, что кто-то наблюдает за ней.
Абеееееей! – любил повторять он. А внучка, приехавшая из города бежала к бабушке и говорила: тебя олатай зовет, на что бабушка отмахивалась, не обращай внимания, он всю жизнь меня зовет.
Абеееееей!
Абееееей! – кричал он шепотом вслед, когда она убегала в лес, оплакивая своих детей, одного за другим умиравших от голода. Сердце разрывалось в груди, Аллах не разрешает плакать, да и не пристало это мужчине, а сердце – другое, безумное, лишенное всякой логики и гула чужих голосов, шептало ему: отпусти, отпусти, дай ей выплакать материнские слезы. Не стыди ее за это. Лес услышит и отпустит, лес не осудит, лес исцелит, а ты затопи печь, завари чай – да, тот с самый со слоном, который она держит для особых случаев – сейчас тот самый случай. Налей ей, да достань из погреба меду и сиди тихонечко рядом, жди, когда она успокоившись, пойдет с тобой в постель и благодарно уткнется носом тебе в плечо.
Вот и славно!
Вот и день прошел, слава Аллаху!
Сенокос
Абеееееей! – громко позвал он свою жену, – Абей!
– Ну, чего, чего тебе надобно? – отозвалась старуха из сеней, – я корову подоила, надо телят напоить и козу привязать, а то она, шалунья, опять на сарай запрыгнет, да и вытопчет его, пока не пробьет копытами лаз на сеновал, чтобы полакомиться сеном, что остался с зимы.
– Вот и я говорю, надо бы начать готовиться к сенокосу!
– К сенокосу? Ишь ты, старый дурак, что к нему готовиться-то, март еще на дворе? К сенокосу готовиться! – передразнила она его и отправилась назад в сени, доделывать свои обычные дела.
Но Ахматгалей знал, это она для виду ворчит, а в душе улыбается, она знает, что время сенокоса – их время и они целый год ждут его. Каждый год!
Каждый
