редко звонил. Все же нормально?
По бренчанию гитары и доносившимся из его комнаты голосам Лиза поняла, что у него и впрямь все нормально.
– Вот еще, – обнимая его, тепло сказала она, – подрос-то как, загорел.
Отстранившись, она с умилением смотрела на сына. Ей вспомнились Тонины слова. Да, сын подрос, изменился и его мир. Похоже, теперь он не каждого впустит в свою жизнь, разве что разрешит постоять у порога. Лиза провела рукой по светло русым его волосам.
– Устала просто, – ответила она, одарив сына светлой улыбкой.
– Ты всегда так, – недовольно пожал плечами Сережа, – вроде я ребенок, и не смогу понять.
И тотчас доказал, что так оно и было, заведя знакомую песню:
– Мам, мы пойдем, погуляем. Только папе не говори.
– Хорошо, – привычно кивнула Лиза и, подумав, добавила: – Да и я, пожалуй, пройдусь. Сережа так и замер от неожиданности.
– Что-то новенькое,… – не сводя с нее недоуменного взгляда, покачал он головой.
– Сотрудница приболела, – поспешила успокоить его Лиза, – да ты ее знаешь. Елена Петровна (что было чистой правдой). Все никак не соберусь навестить ее (что было чистой ложью). А ты тоже смотри, не задирайтесь ни с кем, и вообще, по темным углам не слоняйтесь,… – завела она свою привычную песню.
Но дослушать ее было некому. Сережа знал ее наизусть. Коротко кивнув, он тотчас исчез за дверью к радости заждавшихся друзей. Вскоре стихли их голоса.
Оставшись одна, Лиза ощутила облегчение. Можно было избавиться от неимоверного напряжения, можно было сесть и нареветься вволю, можно было… Да ничего не можно было. И плакать совсем не хотелось.
Лиза убрала в Сережиной комнате, а дальше совершенно нечего было делать. Хоть бери и в самом деле отправляйся к Елене Петровне. Но это было равносильно тому, что по своей воле отправиться в логово гремучих змей. Эту самую Елену Петровну, сплетницу и склочницу, знал весь завод. Не было человека, которого бы она не задела. Да и самой Лизе не раз от нее доставалось. Стоило свекру уйти на пенсию, как в отделе сразу же пошел шепоток об их однокомнатной квартире. Коллеги стали поглядывать на Лизу косо. Когда же с завода уволился Вадим, ей и вовсе житья не стало. Нарочито при ней начинали судачить о бывших партработниках, намекая на ее отца (в прошлом секретаря райкома), обзывая их детей копеечными душами, готовыми за копейку не только партию, но и мать родную продать. Демонстрируя верность партии и презрение к этой самой копейке, перед очередным сокращением начинали они мышиную возню, оговаривая тех, с кем еще вчера дружно осуждали «копеечные души». Замкнувшись в себе, Лиза продолжала работать. Понемногу страсти утихли, но осадок остался.
Чтобы прогнать от себя навязчивые мысли, Лиза решила пройтись. Причем, зачем-то переоделась в новый костюм и старательно уложила пышные пепельные завитушки (к справедливой гордости хозяйки и сами завитушки, и их цвет были натуральными). «На всякий случай», – про
