На стенах, полах и диванах – безвкусные ковры (есть у нас в крови, наверное, что-то восточное).
В родном доме ей было тягостно. Ее не понимали, увлечения не разделяли и даже не интересовались ими. Главная ее обязанность – приносить пятерки, все остальное – «никчемная ерунда», «вещь бесполезная». Живи – не высовывайся. Будь как все, звезд с неба не хватай. А как же все-таки хотелось этих звезд! Уже через год после прихода в новый класс в новой школе ее выбрали председателем совета отряда. И как нелепо, наверное, для других звучали ее слова на классном собрании: «Мне мама не разрешает».
Все подростковые проблемы – сложные взаимоотношения с одноклассниками, конфликты с учителями, не говоря уже о первых любовных переживаниях, – держала в себе. Разделить их было не с кем. Сочувствия ждать не приходилось – во всем вдруг становилась виноватой.
Насколько ее свободолюбие уважали в школе, настолько его пытались убить в семье. Гнет тотального контроля был невыносим – над каждым ее шагом, каждым словом. Если бы это было возможно, то и мысли неугодные вырезались бы как кинопленка. Отчет во всем: что читала, с кем дружила, куда ходила. Куда – погулять – к однокласснице? Через час должна быть дома! Просроченное в играх время оборачивалось в преступную «безалаберность» и «бессовестность», подружек называли «свистушками» и «проститутками» (нередко и в свой адрес эти слова она слышала). Задержалась в пионерской комнате или библиотеке – «где шлялась?» Она завидовала своим ровесникам, их кружкам, секциям, музыкальным школам и художественным студиям. Зачем тебе это? Сами чему хочешь научим. А рисуешь ты и так хорошо. А на музыку у тебя нет таланта. А летние пионерские лагеря – «это же рассадники разврата».
Как же было обидно, когда ее классу организовали поездку на каникулы в Ленинград (в последний год, когда он так назывался), которая потом бурно обсуждалась всеми, кроме нее. А ей «нельзя». Без объяснения причин. «Успеешь еще, наездишься за свою жизнь». Тогда ей казалось это невозможным. Чувство обиды на такую несправедливость не покидало ее.
Она всегда просто должна была быть «хорошей», но никакой награды или даже обычной похвалы за это не получала. На окончание школы с серебряной медалью получила в подарок серебряное колечко со словами: «А вот была бы золотая медаль, получила бы золотое». Как упрек.
Она устала слушать и обвинения в несуществующей лжи. С тех пор именно ее она считала главным человеческим пороком – и самым унизительным для себя, потому не прощала ее другим. Всю свою жизнь врать и не умела (кроме как о «большой собаке» в далеком детстве). Ей казалось, что лицо, глаза, интонация голоса просто прокричат окружающим, что это неправда.
Она была другая.
Часто у музыкантов дети – певцы, у режиссеров – актеры, у писателей – поэты… А она сама себя воспитала в любви к музыке, литературе, искусству. Вернее, ее научили этому книги и умение глубоко переживать и переосмысливать как прочитанное, так и происходящее
