отвернулся и стал смотреть на «опель». «Действительно, какая разница?» – подумал он.
Хлобыстин тоже уставился на автомобиль.
– Да, классная тачка… – сказал он. – Пару месяцев назад дела у фирмы будь здоров поперли в гору. Вот шеф на радостях и купил. А я, блин, ее мою, ха-ха.
– А почему не водитель? Ты же вроде бы охрана.
– Водилы у Букера нет, он сам на тачке разъезжает. А нам приказал держать ее в чистоте. Однажды сменщик мой, Смирнов, не помыл, так чуть с работы не вылетел, а Букер, зануда, потом еще неделю его пилил. Ладно, пойду за водой, лучше сейчас, а то после обеда совсем лень будет.
Хлобыстин нехотя поднялся по ступеням и скрылся за дверью. Владимир остался докуривать.
Вокруг сияла молодая листва, по тротуарам шли улыбающиеся люди, а над городом пропадало, оставаясь на месте, таяло, не тая, неизъяснимо нежное синее небо.
После разговора с охранником настроение Осташова изменилось. В душу его закрались сомнения и терзания, которые были связаны, пожалуй, не столько с предстоящей работой, сколько с сопутствующими обстоятельствами. Дело в том, что Осташов ощутил себя таким же, как и Хлобыстин, – не то охранником, не то шофером. То есть, как считал Владимир, почти холуем при самодуре начальнике. «Вот прикажет мне этот Букер помыть его машину, и что? – подумал он. – Если не помою, он просто выгонит меня к такой-то матери. Значит, придется мыть?»
Осташов сжал губы. Чем больше он размышлял о своем положении, тем меньше оно ему нравилось. Будто не он некоторое время назад был безмерно воодушевлен тем, что получил здесь работу. «Я даже ниже по реальному положению, чем этот Гриша, – размышлял Владимир. – Он-то хоть и подчиняется директору как положено, но, сразу видно, не особо перед ним дрожит. Первый раз со мной разговаривает, а уже и занудой его спокойно называет, да и вообще ведет себя, как раздолбай. А все потому, что охранники и шоферы нужны всегда и везде. Не сработается с Букоревым – плюнет и пойдет на другую работу. А я куда денусь? Опять таскаться по пустопорожним собеседованиям? „Спасибо, что зашли, заполните, пожалуйста, анкету и перезвоните через пару недель“. Тошнит от такой жизни».
Осташов вспомнил, как он шел сюда, к офису фирмы. Как, поравнявшись с магазином, который назывался «Как в Париже», он на минуту задержался. В зеркальной витрине магазина висел обыкновенный, с точки зрения Владимира, синенький пиджак (почему-то с ярко-желтыми пуговицами), вроде бы ничем не отличающийся по покрою от тех, что можно было приобрести на вещевом рынке долларов за пятнадцать. Табличка внизу витрины гласила: «Эксклюзивные скидки», – и там же, рядом с крест-накрест перечеркнутой цифрой 3500, стояла другая: 1500.
– Цены в долларах, молодой человек.
Эту фразу процедила девушка – судя по униформе, продавщица, – которая стояла, опершись плечом о косяк магазинной двери. Он и сам догадался, что цена выражалась в долларах. Всю денежную корзину разваленной страны к середине 1990-хзанимали они – крепенькие, как молодые маслята, наличные доллары США. Гораздо меньше места в этой корзине
