Голицыну-старшему углубление между кирпичами, для убедительности засунув в дырку сигарету, – она вошла под углом.
– Кстати, если бы Роальд оставался на этом месте, стрела впилась бы ему в горло под подбородком и застряла в середине черепа.
Пока Иван Абрамович сокрушенно качал головой, призывая все кары небесные на «распоясавшееся хулиганье», в гостиной уже шло совсем другое кино.
Подвыпившие старушки – они, оказывается, пока шушукались на кухне, раздавили на двоих поллитру смородинной настойки – утешали Роальда, который безуспешно от них отбивался.
– Ни слова про стрелу, – успел прошептать нам с Иваном Абрамовичем Роальд, когда мы вернулись в комнату. – Не надо беспокоить маму.
А Василиса Гавриловна с тетей Пашей, как две клушки над только что высиженным цыпленком, хлопотали над распростертым на диване Роальдом.
Оказывается, Голицын во время падения умудрился слегка подвернуть себе ногу и набить синяк на скуле, к которой теперь и прикладывались невесть зачем сохраненные с советских еще времен пятаки.
Поймав на себе злобный взгляд тети Паши и заметив неодобрительное покачивание головой Василисы Гавриловны, я поняла, что старушки думают, будто у нас с Роальдом приключилась размолвка и я в сердцах дала Голицыну-младшему хорошего пинка.
Понятно, что такое обращение было не по сердцу ни Голицыной, ни ее соседке. А когда они узнали, что я Ромочке не жена, не любовница, а всего-навсего коллега по работе, то отношение ко мне двух этих женщин быстро и круто переменилось.
Теперь я стала чем-то вроде нежелательного довеска, балласта, который по неизвестным причинам – скорее всего, по мягкости характера – таскает с собой их обожаемый и ненаглядный Ромочка.
«Вот девки нынче пошли, – услышала я с кухни громкий шепот Василисы Гавриловны, когда пожилые „девочки“ в очередной раз уединились (формальный повод – подогреть в духовке пирог, фактический – пропустить еще по рюмашке). – Ничего духовного на роже не написано, прям как мужики. И рукам волю дают, и дымят, как паровоз. А ей ведь рожать! Уж лучше бы пила, все для здоровья полезнее! Не-ет, Паша, твоя ей не чета!»
Сам же Роальд, по причине естественного для звезды его ранга эгоизма, не замечал происходящих перемен и был занят исключительно своей подвернутой лодыжкой. Меня он даже не поблагодарил, а о стреле – то ли забыл, то ли решил отложить разговор на потом.
Иван Абрамович к завершению обеда уже порядком набрался и изъясняться мог только односложными словами, так что поддержки с его стороны я тоже не получала. Впрочем, справедливости ради нужно заметить, что Голицын-старший периодически обращался ко мне с многозначительным возгласом: «Ну… ты не того…» – и пытался потрепать рукой по колену, очевидно, стараясь меня ободрить.
А вскоре появилась и сама Маргарита – дочка тети Паши, наперсница юных дней Ромочки, певунья и плясунья, черт бы ее побрал!
Девушка оказалась розовощекой дылдой с весьма вульгарными манерами. Настолько вульгарными, что, напрягись Роальд чуток, и прочное место на росс
