я буду Моцартом.
– Разумеется, обещал, – согласился Фигаро. – При условии, что ты научишься играть на фортепиано как Моцарт.
– Я свидетель, – кивнул Антон.
– Ты вообще молчи! – наскочил на него претендент на роль Моцарта. – Сальери, между прочим, был худым. А у тебя центнер лишнего веса!
– Ну и ладно, – с невозмутимостью слона, преследуемого Моськой, отмахнулся Антон. – Зато мне не надо играть.
– Можно врубить фанеру, а я буду только изображать игру. Это же легко.
– Ага! Легко! Да только у тебя руки, как грабли. И пальцы не бегают, а ползают.
– Как будто в зале сплошные знатоки пальцев соберутся…
– Соберутся, не соберутся, мне халтура не нужна! – возразил Фигаро. – Да и не похож ты на Моцарта.
– А он похож на Сальери? – взвился Славик.
– Он – похож! – попытался урезонить спорщика Фигаро, но ничего путного из этого не вышло.
Ольга тем временем рассказывала о своей жизни после окончания института. На работу по специальности устроиться она не смогла: там, где обещали мало-мальски сносную зарплату, требовался специалист с опытом. Новоиспеченных же экономистов брали на такие копейки, что хватало лишь на проезд к месту службы да незамысловатый обед. Рассказывать, что сама проработала почти четыре года за те самые копейки, Кристина не стала. В отличие от Ольги она рискнула начать с азов, и в итоге риск оправдался. Одногруппница же, помыкавшись в поисках работы и попробовав себя в различных ипостасях, наконец встретила Фигаро. Дальше шла многословная ода его организаторским и прочим талантам, которую Кристина слушала уже вполуха, сосредоточив внимание на нешуточном споре, разгоравшемся между Наной и Асей. Раскрасневшаяся Ася доказывала, что Александр Сергеевич вовсе не хотел своей маленькой трагедией опорочить имя Сальери, винила во всем немецкие газеты, дезинформировавшие солнце русской поэзии. И хотя на ее стороне был численный перевес в лице Федора, Нана явно побеждала, парируя Асины доводы сокрушительными аргументами.
С помощью Лебедева Ася отыскала в его смартфоне заметку Пушкина «О Сальери», написанную в 1833 году: «В первое представление Дон Жуана, в то время когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, раздался свист – все обратились с негодованием, и знаменитый Сальери вышел из залы – в бешенстве, снедаемый завистью… Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении – в отравлении великого Моцарта. Завистник, который мог освистать Дон Жуана, мог отравить его творца»[7].
– Вот, видите, – сказала она, – журналы говорили…
– Те же журналы говорили и об обратном. И по какой-то причине журналы, опровергающие эту историю, в руки Пушкина не попали. Это раз. – С улыбкой, полной сарказма, возразила Нана. – Во-вторых, первое представление «Дон Жуана» состоялось в Праге, и Сальери на нем не присутствовал,
Пушкин А. С. Статьи и заметки 1824–1836.
