Лиза – смотреть на нее и ее тройной аксель, куда приятнее, чем разговаривать с неудачницей, которая отчаянно цепляется за карьеру фигуристки.
Глава 10
Один, два, три, четыре… Семнадцать… Двадцать пять… Тридцать… Семьдесят восемь.
Механический счет. Свист скакалки. Прыжок. Свист скакалки. Прыжок.
Девяносто, девяносто один…
Со стороны я, должно быть, похожа на заводную куклу, которая прыгает, пока не кончится заряд, но именно так я себя и ощущаю: как бесполезная сломанная Барби, место которой осталось далеко в прошлом.
Когда я в растрепанных чувствах убежала с ледовой арены и спряталась в этом маленьком спортивном зале, я не представляла, что буду делать. Рыдать? Кричать? Биться головой об стенку? Внутри все звенело от напряжения, а душевная боль, кислотой выжигающая внутренности, казалась нестерпимой. Мне хотелось драться, кусаться, орать, что есть сил, но вместо этого я схватила со скамейки скакалку и начала прыгать.
Девяносто девять. Сто… Сто двенадцать.
Я чувствую опустошение, усталость, растерянность. Эмоционально я на стадии выгорания. И ноги меня не держат, и по спине бежит струйка пота, но остановиться я не могу. Боюсь, что если сделаю это, что-то окончательно сломается во мне, а я к этому не готова. Что-то и так уже сломалось во мне там, в полумраке коридора…
Сто семьдесят…
Я погружена в себя, но слышу, нет, скорее физически ощущаю, что в зал открывается дверь. Даже это не заставляет меня остановиться и оглядеться. Я просто знаю, что больше не одна.
Сто семьдесят три. Сто семьдесят четыре.
– Хватит, – произносит низкий, вибрирующий, до боли знакомый, до дрожи в коленках любимый голос.
– Я хочу побыть одна, – задыхаясь, бросаю я.
Сто восемьдесят.
По паркетному полу Вернер двигается почти бесшумно, но я ощущаю, что с каждой секундой он становится все ближе.
Сто восемьдесят три.
Крепкое прикосновение к моему локтю, легкий толчок и рассекающий воздух свист скакалки, которая вот-вот исполосует мое тело. Я жмурюсь, ожидая неминуемой боли, но ее нет, а в следующее мгновение скакалка оказывается выдернутой из моих рук и отброшена на пол.
– Достаточно.
Жадно хватая ртом воздух, я открываю глаза.
Никита Сергеевич стоит в метре от меня, не делая ни единой попытки заговорить, а у его ног валяется моя скакалка. Его лицо спокойно и расслабленно. В глазах нет ни жалости, ни злости. Уже за это я ему благодарна. За то, что не жалеет. Жалость от него все только усугубит, а мне жизненно необходимо выпустить пар. И скакалка этому лишь жалкая прелюдия.
Он делает шаг, потом еще один, останавливаясь строго напротив меня. Как бойцы на ринге, приходит мне в голову дикое сравнение.
Все напряжение последних недель, горькое послевкусие проваленного проката и жгучая-жгучая
