Разумеется, малолетство Ивана IV не было тайной ни для его подданных, ни для правителей соседних государств (собственно, никто из историков никогда не утверждал обратного!). Но важно понять, какие практические последствия имел этот очевидный факт: почему со смертью Василия III сразу возникла внутренняя нестабильность, а удельные братья покойного вдруг оказались в центре всеобщего внимания? Каковы были полномочия тех лиц, кто правил от имени юного Ивана IV, и было ли возможно регентство в стране, где, как полагает Гальперин, вся легитимная власть была сосредоточена в особе монарха? Иными словами, очень важен институциональный аспект проблемы, вопрос о делегировании власти и функциях государя в тогдашней политической системе – вопрос, который Гальперин в своем исследовании совершенно обходит стороной41.
В новейшей отечественной историографии заметна тенденция к некоторой «реабилитации» «боярского правления». Так, Р. Г. Скрынников отмечает, что, хотя борьба придворных группировок за власть носила ожесточенный характер, она «не сопровождалась ни феодальной анархией, ни массовыми репрессиями. Жертвами их стали немногие лица»42. Однако взамен отвергнутой концепции Соловьева – Смирнова в современной науке не предложено какого-либо нового комплексного объяснения событий 30 – 40-х гг. XVI в. В суждениях, высказываемых по данному поводу в новейшей литературе, эклектично соединяются старые и новые историографические представления: с одной стороны, как положительные явления оцениваются ликвидация уделов в 1530-е гг., проведение денежной и губной реформ, поместное верстание; с другой – в вину боярским правителям ставятся расхищение земель и государственных доходов и иные злоупотребления властью (В. Д. Назаров), безудержный произвол временщиков, расшатывание «элементарного порядка в стране» (В. М. Панеях). Само «боярское правление», как и прежде, представляется в виде череды сменявших друг друга у власти «с калейдоскопической быстротой» группировок43.
Итак, социологическая схема, противопоставлявшая «прогрессивные» силы централизации в лице великого князя и дворянства «реакционному» боярству, якобы мечтавшему о реставрации порядков удельной раздробленности, уже несколько десятилетий назад была отвергнута исторической наукой. Но и морализаторские оценки событий 1530 – 1540-х гг., преобладающие в современной литературе, также не приближают нас к пониманию изучаемой эпохи.
На мой взгляд, концептуальной основой для нового «прочтения» истории 30 – 40-х гг. XVI в. может служить понятие «политический кризис». В политологии это понятие используется для обозначения особого состояния политической системы, характеризующегося нестабильностью, разбалансированностью деятельности политических институтов, снижением уровня управляемости во всех сферах жизни общества и т.п.44 Применительно к рассматриваемой исторической эпохе данный термин уже
Напрасно Ч. Гальперин, полемизируя с автором этих строк, ссылается на «институциональную память» о малолетстве Дмитрия Донского и Василия II, которая-де должна была помочь «московитам» в ситуации 1533 г. (Halperin C. The Minority of Ivan IV. P. 50). К сожалению, американский историк не уточняет, как применялись эти давние «уроки» в 30 – 40-е гг. XVI в.: в источниках на сей счет нет никаких указаний. К тому же первый приведенный им пример явно неудачен: детство великого князя Дмитрия Ивановича прошло сравнительно спокойно – в отличие от периодов малолетства Василия II и Ивана IV.
Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 89.
Назаров В. Д. Боярское правление // Отечественная история: энциклопедия. Т. 1. С. 282 – 283; Панеях В. М. Русь в XV – XVII вв. Становление и эволюция власти русских царей // Власть и реформы: от самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 55 – 57.
См.: Политическая энциклопедия / Рук. проекта Г. Ю. Семигин. В 2 т. М., 1999. Т. 1. С. 590.
