его». Я аж рот разинул: «Как так – прогони?» – «А очень просто, прогони, и все. Я ради тебя жениха прогнала, а ты подчиненному приказать не смеешь?» – «Так он же видел меня, он скажет…» – «А ты запрети. Он кто – офицер? Возьми с него слово. Или у ваших офицеров слова нет?» – «Ну это ты брось, – говорю. – У наших офицеров слово очень крепкое…» Вышел к доктору и говорю: «Ты меня не видел». – «Товарищ командир, опомнитесь…» – «Сделаешь, как я велел. Понял меня? Слово даешь?» – «Даю», – говорит. И, конечно, сдержал.
Когда мы с повинной явились на базу, встретили нас сурово. Обоим грозил трибунал. Но потом обошлось. К комдиву пришла делегация от команды – с другим командиром в море идти не хотим. Комдив Орел – умный человек, понял настроение экипажа, а корабль в готовности, снимать командира, ставить нового – мороки не оберешься. И я ушел в поход – искупать вину (Крон А. А. Указ. соч. С. 163–165).
5
Фейнрих – самый низкий офицерский чин в германской армии.
6
Не исключено, что в сформировавшемся у Л. А. Курникова отношении к Маринеско в определенном смысле сыграли роль и личные мотивы. Дело в том, что в 1937 г. по персональному делу Курникова, занимавшего на тот момент должность командира подводного минного заградителя Л-8, заседала комиссия Тихоокеанского флота с участием командующего флотом Н. Г. Кузнецова. Курникову инкриминировались систематическое пьянство, за что он в 1933 г. был исключен из рядов ВКП(б), халатное исполнение служебных обязанностей, аполитичность и сокрытие факта ареста родственника органами НКВД. Комиссия приняла решение оставить Курникова в Вооруженных силах, сделав последнее предупреждение. По всей видимости, оно подействовало, поскольку спустя несколько месяцев офицер получил очередное звание и должность, а в годы войны никаких претензий со стороны политорганов за личное поведение к Курникову не имелось. Сумев преодолеть пагубную привычку, Лев Андреевич, по-видимому, считал себя вправе требовать того же и от других.
7
«Легче всего предположить, что Александр Иванович обиделся за недооценку своих заслуг, а обидевшись, пустился во все тяжкие, стал выпивать, грубить и нарушать дисциплину. Понимать его так – значит очень упрощать этот сложный характер. Конечно, он был обижен, но не за то, что «мало дали», а за то, что припомнили старое. «И команде скостили, а она-то при чем?» – говорил он мне. Вины он с себя никогда не снимал, хотя и считал, что январский поход – достаточное искупление всех его прошлых провинностей. Он знал случаи, когда высшие награды получали настоящие штрафники, осужденные за тяжкие преступления, и недоумевал. Концы с концами не сходились, и ответа на свои недоуменные вопросы он ни у кого получить не смог (Крон А. А. Указ. соч. С. 135).
8
«Почему в этом последнем походе «С-13» ни разу не вышла в атаку? Об этом пусть судят специалисты. Сам Александр Иванович от ответа на этот вопрос уклонялс
