солнце.А пятки жёг неистово песок.
Спешу на речку, в ней тьма родников на донце:
нырял бы и тонул, как тонет чугунок.
А что творит зима! Сугроб со снегирями,
с сорокой, как пропеллер, на колу.
И я, ещё малыш, тянусь к оконной раме
с узорами из снега по стеклу.
И в этот же сугроб я падаю в пальтишке,
где только что сидел, как яблоко, снегирь.
А он уже с небес воскликнул: «Это слишком!..» —
не яблоко, а розовый имбирь.
Голуби воркуют за окном
Голуби воркуют за окном,
их тепло вливается мне в душу.
Принакрыл подругу гость крылом
и воркует самке что-то в уши.
А голубка как чего-то ждёт —
мне ли им рассказывать о чувствах?
И меня лишь за душу берёт
трогательное их безрассудство.
Чёрный голубь, белая она.
На глазах творятся поцелуи.
Тут и чаша выпита до дна
и они, казалось мне, ликуют.
Жизнь творится прямо на глазах.
И любовь прилюдно и навеки.
Им ещё б венчанье при свечах,
обнажая сущность в человеке.
Но недолго длился этот пир:
голуби в лазури улетели.
Без любви и свет не мил и сир.
А чего ещё бы вы хотели?
Там, где бывали есенин и рубцов
Ай, как выпить хочется!
И не стоит корчиться,
а пойти в пивную за углом,
там, где всюду мочатся,
не в чести и почести —
кто не пьёт,
быть дятлом поделом.
Ах, как пиво пенится,
и куда кто денется,
если водку к пене той плеснуть;
сразу мир изменится:
кто не верил, верится —
тех же, кто сошлись, не разминуть!
Это заведение
знало и Есенина.
И Рубцов не обошёл его.
Я с благоговением
замер на мгновение —
вот уж где добьюсь я своего.
Я читаю вслух стихи,
в них, как золото, грехи.
Кажется, вокруг все замирают.
Перестали петухи
раздувать свои мехи,
перья их техничка убирает.
Ах, душа моя, душа,
до чего ж ты хороша!
Только и свободой нынче бредит.
И ползу я не спеша
по Тверскому чуть дыша
и теперь из Аза, Буки, Веди.
P. S
Кто-то, сбежав от нас,
честь России защищает
и во славу себя подкормиться горазд:
нам себя подавать приезжает.
Квас такие не пьют,
им, сторонникам буржуазии,
вместо кваса коньяк на столы подают,
сколько Божьим судом не грози я.
Стол прогнулся от яств.
Каждый здесь знаменит,
от себя самого он в ударе;
и не хам, но коньяк, потому и хамит,
а под занавес накочегарит.
