исследовали квартиру, забираясь в самые неожиданные места. Изучали содержимое шкафов, недоступное в другое время. Таня отыскала толстый альбом с фотографиями, завалившийся за диван. Мама думала, что он по ошибке был сдан в макулатуру вместе с ненужными изданиями и очень переживала из-за его потери.
Мы листали тяжёлые страницы с серыми прямоугольниками, вглядывались в неуловимо знакомые лица.
– Это кто? Мама? – удивлялся я, рассматривая смеющуюся девочку с длинной косой.
– Похожа, – Таня, щурясь, разглядывала снимок. – А это дедушка.
Сестра ткнула пальцем в высокого старика с растрёпанной шевелюрой. Он стоял, насупившись, чуть в стороне от наших родителей. Маленькая Таня повисла на папиной руке, а пухлым младенцем на руках мамы, по-видимому, был я.
– Я его только один раз видела, – объяснила сестра. – А ты его, наверное, вообще не помнишь.
– Он что не может приехать? – спросил я.
– Не хочет, – вздохнула Таня. – Он очень папу не любит, обзывает его по всякому. Я слышала тогда, как они ругались.
– Почему?
– Потому что он не русский.
– Подумаешь! У него что три руки или четыре глаза?
– А если бы три руки, – сестра пристально смотрела мне в лицо, – то что?
– Да ничего, наверное.
Я сразу подумал про соседа дядю Яшу. У него не было правой руки. Совсем, с самого рождения. Человеком же он от этого быть не перестал, всегда улыбался, никогда не ругался, а наоборот стоило только выйти во двор, как дядя Яша кричал: «Привет! Как жизнь молодая?» «Отлично!» – кричал я в ответ и махал рукой.
– Вот видишь, ничего, – пробурчала Таня. – А ему не нравится.
Потом мы читали книгу. Самую грустную книгу моего детства. Точнее читала сестра, а я лежал, закинув ноги на спинку кровати и слушал. Фамилия автора, Козлов, казалась мне отчего-то ужасно смешной. Таня злилась и била меня подушкой, приговаривая:
– Нет здесь ничего смешного, козёл ни в чём не виноват, он хороший.
Я хохотал ещё громче и колотил по подушке кулаками. Потом лежал и плакал от неизлечимой тоски, которую подарил мне грустный автор со смешной фамилией.
– Правда, мы будем всегда? – повторил я написанные им слова.
– Правда, – улыбнулась Таня.
– Навсегда-навсегда?
– Конечно, – она обняла меня, и я задремал.
Разбудил меня страшный грохот. Я открыл глаза и оказался в тесной каморке. Сверху, в нескольких сантиметрах от моего лица, нависал бывший потолок. Было темно, глаз выколи, нос и рот забила заполонившая тесное пространство пыль. Я решил, что началась война и заплакал.
– Не бойся, – Таня. Чуть слышно. – Всё хорошо.
Я не мог успокоиться. Тогда начала нашёптывать истории про маленьких человечков, живущих в каждой квартире. Рассказывала бессвязно, теряя нить повествования,
