теперь совсем не так, как раньше. Не было в нем особой радости. И каждому из членов семьи было понятно, почему: никто не знал, что будет завтра.
Война изменила все в полесской деревушке в лесной глуши. Еще прошлогодней весной и в начале лета жизнь здесь кипела, а люди строили планы. А теперь добротные колхозные постройки пустовали, всю живность и единственный трактор эвакуировали на восток в первые дни войны. И поля, привыкшие к рукам людей, дичали, зарастали бурьяном. Правда, некоторые плодородные участки кое-где засеяли те, у кого были силы и после тяжелой зимы остались хоть какие семена.
Больше всего пугало неведенье. Ни от кого из ушедших на фронт с той поры, а от июня 41-го миновало уже больше года, не было никакой весточки: мужики, оставившие своих жен, стариков-родителей да малых детей, словно пропали. Как в воду канули. Об этом в деревенских хатах теперь больше молчали, разве что женщины, думая о сыновьях и мужьях, тяжело вздыхали и часто плакали. На них то и дело ругались старики: что, мол, с баб возьмешь, зачем заранее хороните хлопцев: вот развернут фрица и погонят, как пить дать, дай только время, и домой вернутся, заживем тогда по-прежнему или, того гляди, лучше прежнего. Но быстро не получалось, фашисты, доходили слухи, наступали и наступали. Освоились они крепко на Полесье, нашлись и такие, кто побежал к ним на службу.
К мысли о присутствии немцев на своей земле за прошедший год местные немного привыкли: куда ж тут деваться будешь? Германцы за все это время лишь дважды заезжали в Веснянку, но – Господь миловал – бед никому не причинили. Однажды, уже нынешней весной, собрали всех жителей у построенного перед самой войной сразу за деревней, в молодом сосняке, колхозного гумна. Заявили, кто партизанам будет помогать, того расстреляют. Назначили им начальство – старосту, приказали всем подчиняться. Иначе тоже расстрел. И – уехали. Староста, пожилой Степан Гаврильчик, был человеком добрым, никогда в жизни людей не обижал. Только погодя и сказал озабоченным односельчанам: «Что ж, земляки, никуда не денешься, будем жить как сможем, пока…» Что значило это «пока», понимали все: «пока наши не вернутся». А не вернуться свои не могли. Не имели права.
Тем временем каждый жил домашними заботами. Старики и бабы искали забытья в работе. Она их и спасала от тяжелых мыслей.
Не сговариваясь, втянулись веснянцы и в нынешнюю косьбу, зная, что животных, которые водились в большинстве хлевов, зимой словом не накормишь. А без коровки никак не проживешь. Большие надежды на свое молоко были и у семьи Мироновых. Еще до войны сгинула от старости, так и не отойдя от тяжелого отела, их кормилица. От нее остался телок, которого два года растили на коровку. Берегли подрастающее животное как зеницу ока, словно в ней, молодой телке, удачно вскоре погулявшей и почувствовавшей в себе новую жизнь, заключался весь смысл жизни этой семьи.
Оставив детей на свекровь, свой дальний сенокос в урочище Высокий Рог, что почти рядом с болотным озером, в два захода, до наступления
