детства эта область представляется чем-то грязным, недозволенным, запретным. Вот оно – истинное поле битвы бога и дьявола. Все запреты, все табу сексуальных отношений оттого, что это один из способов общения с Богом. Ни больше, ни меньше. Поэтому в нашем языке и слов-то нет для обозначения всего, что связано с сексом. Они запретны, как настоящее имя Бога, и мы вынуждены пользоваться ненастоящими словами, намеками, иносказаниями. Откровенно об этом можно будет поговорить только с Ним. Тогда можно будет все назвать своими именами.
* * *
– … снилось, как я приставал к незнакомой девушке. Во сне-то она была мне знакома, но в жизни такой не упомню. Рыжеволосая. А она все не давала и не давала. И что-то меня мучило… что вот я еще не познал ее каким-то особым способом (что за способ такой, я и во сне сообразить не мог, но что такой существует и, главное, ей очень нравится, знал) и вот я всю ночь мучился и так елозил и так, устал жутко, проснулся совершенно разбитый. Лучше бы снилось, что разгружал вагоны. – Я зашел в редакцию на пять минут, но не удержался и решил рассказать свой сон. Пробегавшая мимо Аня заставила моих коллег вертеть головами и смотреть ей в след.
– Всегда удивлялся: смотришь – девушка как девушка, даже, можно сказать, скромная. Подойди вот к ней сейчас, предложи что-то непристойное – обидится. А потом узнаёшь, что с ней уже пол-офиса переспало. Я не про нее конкретно. – Максим махнул рукой в сторону Ани.
– Думаешь, с этой не переспало? – Алексей знал все про всех. Иногда казалось, что вообще все и вообще про всех.
– Не знаю. Но уже ничему не удивляюсь. – Максим вздохнул. Он слыл романтиком, потому что единственное, что его интересовало – это девушки.
– У тебя уже было с ней? – Спросил меня Алексей с улыбкой, говорящей, что он все и сам знает.
При всех недостатках у профессии журналиста есть одно неоспоримое преимущество: когда говоришь незнакомой девушке, что ты журналист, это вызывает такой интерес, как если бы ты сказал, что у тебя член длиной в полметра. А ведь совсем еще недавно любили каких-нибудь волосатых музыкантов с гитарами. Я и сам пытался научиться играть. Остается только гадать, куда подевались эти романтические дуры, снимавшие одежду, как только мои пальцы ударяли по струнам. Какое было время. Со звуком лопнувшей струны расстегивались лифчики и падали к моим ногам, а забытых женских трусов у меня в комнате было больше, чем пустых бутылок. Но сейчас дают журналистам. Может поэтому я журналист. Но что должно быть у журналиста, каков его отличительный признак? Музыкант – он вот с гитарой. Может орать под окнами, мешая всем спать. А журналист что? Журнал с собой носить? «Вот смотри, дура, это моя статья о еврейском заговоре». «Ой, какой ты умный, возьми меня скорей». Прикроешь ей лицо картинкой из этого журнала, вздохнешь и поневоле вспомнишь гитару. Ее хоть разбить можно было об чью-нибудь голову, играть я все равно так и не научился.
Она в коротком платье, развевающемся на ветру. Все вокруг как в тумане, как будто в кадре с большой глубиной
