и не разговаривали толком ни разу. Поэтому меня не слишком интересовала его судьба. А Горюх и сам был не в курсе, что с ним стало, – они расстались в городе. В общем, ничего важного, наверное.
Мишка тоже уснул. Его коротко стриженная, а потому колючая голова отдавливала мне бедро. Горюх говорил, говорил, Жека отвечал односложно, всё тише и тише, плеск реки, наоборот, усиливался, становился большим, заполнял меня приятным гулом. В черноте светились тёмно-красные угли, мягко мерцали под опущенными веками, расплывались. Пахло дымом. От Мишкиной футболки, от моей, от баржи и всего этого мира. Пахло, качало, несло. Всё дело в реке. Жека смотрит в небо, а надо – в воду, звёзды ведь там. Они отражались и упали. Это же очевидно, почему я раньше не догадался. Надо сказать ему, найти его и сказать, надо сказать, вспомнить потом и сказать…
Вой хлестнул черноту, прошил меня разрядом. Тело подбросило. Мишкина голова дёрнулась, соскочила с моей ноги и ударилась о железный настил верхней палубы. Громко. Гулко. Мишка вскрикнул. И снова вой. И ещё, совсем рядом.
– Какого?!.
– Подъём! – заорал Горюх. Он сгрёб охапку веток из кучи для растопки и швырнул их в кострище. Моментально взметнулось пламя, затрещало, сотворило жуткие тени. Горюх отпрянул, зашипел, должно быть, его обожгло, подбросил ещё хвороста и пнул сонного Мишку, чтобы пошевеливался.
Над Керамикой снова раскатился высокий, протяжный вой.
– Волки? Это волки?!. – заметался Мишка.
– Собаки, мать их!
– Откуда? Что им надо?
– Жрать.
Горюх выхватил из огня горящую палку, поднял над собой, как факел, и рванул вниз. Мы с Мишкой переглянулись. Одновременно вздрогнули, когда снова завыло. Три голоса… четыре.
– Они здесь! Везде! – взвизгнул Мишка.
Я потянул из кострища крупную длинную ветку и выругался – ветка расходилась на множество тонких отростков. Такие полыхают ярко, но недолго. А других не было.
– Подбрось дров! – рявкнул Мишке и рванул к лестнице.
Горюх уже суетился на носу баржи, размахивая факелом. В прыгающем свете то проявлялся, то пропадал тонкий силуэт Жеки, обращённый к Керамике. По берегу носились тени. Много. Они показались мне слишком крупными и быстрыми для обычных собак, слишком зловещими. Это нереально! Глюк или розыгрыш. Точно! Розыгрыш! Они сами выли – Жека и Горюх, а я купился спросонья и теперь вижу, чего нет. Вот засранцы! Я почти убедил себя, что стал жертвой гнусной шутки, но всё равно занёс ветку над головой, так, чтобы искры не летели на волосы, и побежал по краю грузового трюма к парням, к берегу, к ужасу.
Никаких шуток. Тени оказались собаками. Самыми настоящими! Злобные морды, оскаленные пасти… Огнём, спастись можно только огнём! И вот мы с Горюхом – два безумных танцора – дёргаемся во все стороны и расцвечиваем ночь вспышками, словно светомузыкой. Но вместо басов и ударных – лай, рёв и отрывистые команды:
– Отгоняй!
– Бей!
– Не дай им пройти!
И вдруг:
– Помогите!
