завьётся в воде канитель.
Кто это вдаль устремляет гондолу,
Длинным шестом опираясь о дно?
Кто распевает свою баркаролу
Голосом сладким, как в чаше вино?
Это я, гондольер,
без забот и тревог,
Шалашом для любви
мой послужит челнок.
Это я, гондольер,
Но хоть как назови,
Мы в гондолах стоим —
Часовые любви.
Страсти любовной любые препоны —
Это равно что для рыбы блесна.
Город Венеры порочней Вероны,
А уж тем более если весна.
Мальчик и девочка бросили школу —
Было их двое, а стало одно.
Пойте, ребята, со мной баркаролу,
Голосом сладким, как в чаше вино.
Это я, гондольер,
без забот и тревог,
Шалашом для любви
мой послужит челнок.
Это я, гондольер,
Но хоть как назови,
Мы в гондолах стоим —
Часовые любви.
На гондоле к дому сенатора Де Моны подплывает Родригес. Он в изрядном подпитии и смятении.
РОДРИГЕС
А вот и дом Де Моны! Уж пустой
В той части, где сокровище лежало,
Дыханьем сладостным легко вздымая грудь.
Обещанное мне – досталось вору,
Лицом – чернил с рождения чернее!
Да как же… По какой причине Йаго,
Владеющий, когда не кошельком
Моим, так уж наверно содержимым
И в дружбе тесно слившийся со мной,
Молчал до сих об этом подлом деле?!
Да друг ли он? Велел теперь орать,
Будить её отца с людьми и стражей…
А раньше почему был глух и нем?
Зачем Отелло служит, ненавидя?
Не тащит ли каштаны из огня
Моими расторопными руками?
Конечно, ясно! Видно по нему,
По искоркам мечтательным во взоре
Посаженных у носа в ямы глаз,
По уст его порочному оскалу,
Наш Йаго – плут отчаянный, из тех
Что до поры лишь служат генералам,
Печась тайком о шкурном, о своём,
И только лишь накопят оперенья,
Когтями – вжих! – хозяину письмо
Прощальное его же глупой кровью —
И вверх, за чином собственным летят.
Пожалуй, не кривит душою Йаго,
Когда он командира своего
И в пух и прах последними разносит.
К тому же тот безжалостно втоптал
Венец его карьерных ожиданий
В решений неожиданных навоз —
Дав Кассио погоны лейтенанта…
Кому, кому? Ботанику в очках!
Щенку
