мужа по приезду в Ташкент. Уже второй раз за день тревожно она вглядывалась в тяжело ворочающиеся под его веками глазницы, тщетно пытаясь расслышать, какие слова вязнут у Федорина в усах.
– Да все нормально, нормально, Нинок, – пробормотал Сергей Иванович, кряхтя и цепляясь за высокую спинку впереди стоящего кресла в попытке встать. Затекшая нога соскользнула, и он вновь завалился на сиденье.
– Федорино горе, – ворчала Нинуля, вытаскивая мужа из автобуса, как это водится у славянских женщин, на себе.
– Ты мне… это… Нин, пуговицы пришей, – жалостливо попросил супругу Сергей Иванович, стоило им только войти под прохладный свод автовокзала «Ташкент».
– Господи, да что же это такое? – всплеснула руками Нинуля, обнаружив причину, по которой муж так странно скукожился, сведя пальцы под животом в «замок». И затрепетала, и заговорила что-то быстрое и негодующее про хлипкие комплекты одежды масспошива, и про то, что «кто-то слишком много ест», и, кажется, даже про свое неудачное замужество.
– Нин, ты мне это брось, – резко и даже грозно оборвал ее причитания супруг. – Пуговицы давай пришей. И чтобы без этих траурных воплей.
Повздыхав и поворчав про то, что она не привыкла носить при себе портняжные принадлежности на свадьбу, разозленная Нинуля немного порыскала по зданию автовокзала, пока муж «прохлаждался» на скамейке, расставив затекшие ноги и вытирая обильно выступающий пот. Вентиляция в зале ожидания не выдерживала августовской температуры, зашкаливающей за все плюс сорок пять в тени. На полу у женского туалета, забытая или оброненная кем-то, нашлась потертая бечевка достаточной длины, чтобы быть опоясанной вокруг обширной талии Сергея Ивановича с целью поддержания штанов до лучших времен. Ремней сей персонаж не признавал никогда, а сейчас ремень был бы кстати. Федорин согласился на бечеву, только чтобы от него, ради Христа, отстали, и чтобы можно было наконец двинуться уже хотя бы куда-нибудь.
Устав от ссоры и не разговаривая друг с другом, супруги покинули здание автовокзала и спустились под землю – на станцию метро Сабира Рахимова, конечную на Чиланзарской линии. Жена и муж Федорины (Нинуля в девичестве носила фамилию Стеценко) очень любили ташкентское метро и искренне считали его самым красивым и удобным, если не на свете, то уж на пространстве бывшего Союза точно. Станция с белым ребристым потолком именем своим была обязана узбекскому генералу Великой Отечественной. При виде ее мрачноватого героического декора Нинуля обрадовалась, будто встретив хорошего знакомого, глубоко вздохнула полной грудью и удовлетворенно улыбнулась.
– Знаешь, Сереж, я вот в Москве метро не люблю, – завела она свою любимую шарманку, когда они сели в поезд. – Душно там и темно. А на кольце мне все время кажется, что машинист сойдет с ума или умрет от сердечного приступа, или еще там от чего-нибудь. Поезд из-за этого столкнется с другим в туннеле, или проедет все станции насквозь, да так и будет мотаться на этом кольце, пока пассажиры тоже
