вернёмся обратно: отвезём необходимое – и назад.
– Все так говорят, да немногие делают! Тоже мне романтики…
– Людям нужно помогать…
– Ежжайте!
Произнёс работник на границе. И долго чесал затылок, глядя нам во след. Дорога была пыльной. И чем ближе мы подъезжали к Мариуполю, тем пыли было больше.
– Нестор, ты знаешь, куда ехать? Мы не заблудились?
Я начала тревожится. Мне показалось, что Нестор повернул куда-то правее. Тянуло гарью. Опустился туман.
– Хорошо. Давай передохнём. Косточки разомнём.
Нестор остановился у обочины. Я решила спуститься в лес.
– Ты, Полина, аккуратнее там: могут быть мины или снаряды. Их тут тоннами валяется…
– Хорошо! – я сознавала: что помогать людям надо, но Нестор, мне казалось, поступил не обдуманно. Скоропалительно. Мне было неуютно и тревожно. Но я молчала. Лишь вздыхала украдкой. Но в лесу было хорошо, птицы пели, кузнечики скворчали. Солнце едва пробивалось из-за туч. Сизые дымы обволакивали пространство. Но я шла и шла. Словно хотела отдалиться подальше от реальности.
И вдруг позади, на дороге, где остался Нестор, раздались голоса. Затем что-то рвануло. И я подумала: война! Вот она. У меня заколотилось сердце. Я присела за деревом. Бедный, бедный Нестор – романтик хренов, неосторожный! Ну, точно, не туда свернул. Наверняка здесь нацики! Я плотнее прижалась к стволу дерева: что это вяз, дуб? Всё равно. Снова рвануло на дороге, но уже более осмысленно. Мне показалось, что остановилось что-то тяжелое, нет, не машина, а автобус или тягач. Раздались оглушительные крики. Треск. Вой. Машина Нестора подпрыгнула и загорелась. Рядом перевернулся автобус с беженцами. «Видимо, нарвались на врагов!» – подумала я.
Беженцы стали заложниками…а раненые остались на дороге.
– Но что же с Нестором? Где он?
Я острожно начала возвращаться к дороге. Приседая и прячась. Но выйти не решилась, легла в ямину, в сухую траву, накрылась веткой, обстрелянного дерева и так пролежала до вечера.
Машина Нестора вся выгорела вместе с нашими вещами и документами. На земле лежали тела убитых. Их вещи. Сумки, авоськи, корзины, чемоданы. Нацики уехали. Живых не было никого, кроме мальчика, которому было лет пять. Он тяжело дышал. Но не плакал. А лишь скулил. Я подошла к нему, лежащему возле рва. И сразу поняла: ребёнок не ранен, а просто ушиблен сильно. И напуган. Я осмотрела его, ощупала, перевернув на бок. На затылке шишка, скорее всего, сотрясение мозга. Руки, ноги целы.
– Нестор! – выкрикнула я. – Ты где?
И поняла: звать глупо. Скорее всего, его вместе с живыми захватили в плен.
– Где твоя мама? – спросила я ребёнка. Он не ответил, а лишь заскулили ещё тревожнее.
– Тихо! Тихо! – приказала я, оттаскивая ребёнка подальше от края рва.
Я открыла сумочку мёртвой женщины: там были документы, паспорт, какие-то салфетки и прочие мелочи. Затем подтащила к себе валяющийся рюкзак: в нём были тёплые вещи ребёнка, свитера,
