ли я себя чувствую.
Сперва его ответ не доходит до моего сознания, а когда доходит, мозг вдруг выключается и просто перестает работать на секунду или две.
Но затем я поднимаю глаза, вижу Хадсона – вижу искренность, написанную на его лице, глаза, глубокие как океан, и на секунду перестаю дышать. Не только из-за того, как он смотрит на меня, а из-за того, что я наконец осознаю смысл его слов.
Это осознание заряжает воздух между нами, заставляет мое сердце биться слишком быстро, а волосы на затылке – встать дыбом. Я не могу оторвать свой взгляд от его глаз. И могу делать только одно – тонуть в их бездонных глубинах.
– Никто? – выдавливаю я из себя.
Он качает головой, самоуничижительно пожимает плечами и в один миг сокрушает меня.
Я всегда знала, что у него была ужасная жизнь. Я видела некоторые ее моменты, догадывалась о том, о чем он не говорил, и даже познакомилась с мерзкими людьми, которые называют себя его родителями. Но раньше я не осознавала – во всяком случае так ясно, как теперь, – что за его двухсотлетнюю жизнь рядом с ним никогда не было человека, которому он был бы небезразличен. Которому было бы дело до него самого, а не до того, что он может делать или что от него можно получить.
Это ужасное открытие, ужасное и надрывающее сердце.
– Не надо. – Его голос звучит хрипло.
– Не надо что? – спрашиваю я, чувствуя, что у меня еще сильнее сдавило горло.
– Не жалей меня. Я сказал тебе не для того, чтобы ты меня жалела. – Видно, что ему не по себе, но он не отводит глаз. Как и я сама.
Я просто не могу.
– Это не жалость, – наконец шепчу я. – Я бы никогда не стала тебя жалеть.
В его глазах мелькает нечто похожее на горечь.
– Потому что я монстр?
– Потому что ты состоялся. – Повинуясь порыву, я беру его за руку, и, когда касаюсь его кожи, меня окатывает жаром. – Потому что ты лучше них. Потому что, что бы они ни делали, им не удалось тебя сломить.
Его рука сжимает мою, его пальцы переплетаются с моими. И мы сидим, держась за руки.
Это приятнее, чем я ожидала, и уж точно приятнее, чем следовало бы, так что я не отстраняюсь. И он тоже. И на минуту все исчезает: остальные ученики, сидящие вокруг, задание, на которое у нас обоих нет времени, тот факт, что все в этой ситуации не так.
Все это испаряется, остаемся только мы и эта связь между нами, не имеющая отношения к узам нашего сопряжения, а только к нам, к нам двоим.
По крайней мере до тех пор, пока мой телефон, лежащий рядом на столе, не начинает вибрировать от сообщения, раскалывая установившийся между нами хрупкий мир.
Хадсон отводит взгляд первым и переводит его на мой вибрирующий телефон. И момент уходит.
– Мне надо идти, – говорит мне Хадсон, высвободив свою руку из моей и отодвинувшись от стола.
– Но мы же не закончили…
– У нас есть неделя. Мы можем поработать над этим заданием
