style="font-size:15px;"> – Чем болен, говорю?
Абби глянул в стеклянную витрину за спиной продавца. Щёки его были пунцовыми как раскалённые конфорки – левой он врезался в прохожего и на ней теперь красовалась оставленная металлическим шевроном здоровенная ссадина, а правая щека покраснела просто за компанию. Жаркий лик его почти сливался с рыжими волосами, обычно аккуратно убранными за уши, но после падения растрёпанными, как пылающая головка спички. Дополнял картину крупный бурый крап, густо покрывший всё его лицо от лба до подбородка. Весеннее солнце сделало свое дело – здоровенные веснушки вновь облепили его голову, грудь, руки и затылок.
– Я не болен, я просто рыжий, – пояснил Абби. – А ещё я упал.
– Рыжий? – продавец скрестил на груди руки и поглядел на него сверху вниз. – Это я вижу. Положим, рыжий, положим, упал. Но отчего весь пятнами пошёл? Что это за сыпь такая? Ну-ка покажи-ка справку! Справка имеется ведь, а?
Он выжидающе уставился на Абби, и тому пришлось расстегнуть комбинезон, обнажив пёструю грудь, и вынуть бейдж, болтающийся на шнурке. Продавец схватил карточку и внимательно принялся читать, сощурив глаза.
– Гиперпигментация… – забормотал он, тщательно изучая справку Абби. – Уж прости парень, перебдел я, – переменился в тоне продавец, возвращая документ, – но знаешь ведь, шляются, бывает, всякие. Из этих. Самовредящих. Чем они там болеют, кто его знает! Тут надо держать ухо востро, – всё ворчал он, взвешивая карамель. – Тут и перебдеть не грех! А то знаешь, обслуживать-то таких нельзя. И заговаривать-то нельзя. Кто его знает, что там на уме у них.
– Ага.
Абби выложил на прилавок монеты и взял бумажный кулёк, полный его любимой абрикосовой карамели.
– Ты, верно, из этих… – продавец щёлкнул пальцами, нахмуривши седые брови, – из восточной Алавии…
– Ладриец.
– Да-да, из Ладрии. Там полно рыжих. Пёстрый народец, халеды-то издревле довольно блёклы.
– Ага.
Абби попятился к выходу.
– Ну, будь здоров, парень.
– Ага.
Продавец махнул ему рукой.
– Ты заходи, давай. Свешаю тебе чего-нибудь поинтереснее в следующий раз, – прокричал он Абби, приоткрывшему дверь.
– Ага.
Абби уже не помнил, как купил по дороге свежего хлеба. Как добрался до квартиры. Как сварил пару яиц, моментально проглотил их, затем поставил чайник, налил себе горячего горького чаю с календулой, раздавил ложкой карамель и размазал её по куску хлеба.
Он встрепенулся, лишь когда по радио раздался голос доминуса. Это была та самая песнь, которую сегодня исполнял на площади глава кайола. До этого Абби жевал свой сладкий хлеб, рассеянно глядя в бежевую стену, но сейчас перевёл взгляд на окно. Коричневые шторки стали оранжевыми – солнце садилось и посылало свои последние лучи, петляющие среди зданий, заглянуть напоследок в комнату Абби. Но та была сокрыта от любых
