подкроватное богатство, я подползаю к тазику, накрытому полотенцем. Приподнимаю его, а там – салат! Салат, который нам запретили есть. И в нём – зелёные ягоды! Которые я никогда не пробовала, но так желала их вкусить, разжевать, насладиться незнакомым вкусом.
Достав «ягодку», кладу её в рот, жую – и прихожу в состояние шока: ягодка солёная! Невкусная! Пришлось выплюнуть. Зато с удовольствием отведала кусочки колбасы. Я их тщательно выковыривала из салата до тех пор, пока меня не вытащили за ноги из-под кровати и не отпороли отцовским ремнём. За салат, в котором я копалась руками, за непослушание запрету – не есть эту «гадость», и за все грехи, нынешние и будущие.
Я стойко выдержала это наказание. Потому что никто меня не защитил, не пожалел. А слёзы, как известно, льются рекой тогда, когда кто-то прижмёт, защитит и пожалеет. В этот день меня осудили все. Но зато я впервые в жизни ела салат оливье под кроватью, руками, выбирая колбасу, которая для меня была такой же диковиной, как и зелёный горошек…
Письмо 13. Про пальто
В альбоме лежат фотографии. Они сделаны весной 1953 года. Мне год. Папа держит меня на руках, а мама – рядом. На фото мама в новом пальто. Отец купил его той же весной в Москве, в ГУМе, отстояв почти сутки в жестокой очереди. Отец много раз с восторгом рассказывал об этом. Особенно о том, как почти ввязался в драку со спекулянтами – те чуть не вырвали из рук добытую столь долгим стоянием вожделенную вещь.
Пальто было дорогое, сшитое из шерстяного сукна, а точнее – из лодена. Длинное,прямое, с подплечниками. Подплечники в то время вошли в моду, и такой силуэт очень шёл маме. Хорошо помню это пальто синего цвета. Тёмно-синего, почти чёрного. Ткань на ощупь плотная, но мягкая и ворсистая. Её приятно было поглаживать рукой снизу вверх. А когда сверху вниз – ткань сопротивлялась, ершилась и становилась темнее. На пальто пришиты большие пуговицы и очень украшают его.
Сшитое в классическом английском стиле, оно очень долго не выходило из моды. Мама любила его носить нараспашку. Она не любила никакого насилия одежды над собой, никаких застежек под горло и свитеров с высоким воротом. Была открыта для всех.
Почему я его так хорошо помню? Всё просто. Я росла – а мамино пальто оставалась одним и тем же. Всегда с ней и на ней. Во все сезоны.
Мама была аккуратной и умела беречь вещи. Это сейчас я знаю, что синий цвет очень сильно выгорает на солнце, а тогда…
В 1958 году наша семья в очередной раз переехала жить в Москву. Надеть было катастрофически нечего! Кроме этого пальто у мамы не было тёплых вещей. Я помню, как мама налила чернил в баночку от консервов, намотала ватку на карандаш, и мы красили пальто. А точнее – плечи: они были белёсыми. Мы водили ватой по ткани, а ткань с удовольствием впитывала чернила внутрь – и окрас получался полосатым. Мама плакала. И, глядя на неё, плакала я. Но мне нравилось то, что мы делаем. И я стала делать полоски не сверху вниз, как мама, а из стороны в сторону. Получалась клетка. Мама совсем отчаялась
